История французской революции. От первых дней до Директории

За этим постановлением было сделано второе, что только национальное собрание вправе утверждать налоги и что, хотя существующие налоги противозаконны, они, однако, оставляются в силе до дня закрытия национального собрания. Затем было сделано постановление, что, поскольку национальному собранию предоставлено будет свободно работать над переустройством французского государства, оно не отказывается признать государственные долги. Особенно умно было последнее постановление, так как оно заинтересовывало кредиторов государства в успехе национального собрания.
Масса населения, дождавшись, наконец, решительных действий, громко выражала свое сочувствие представителям третьего сословия, и последние сознавали, что сила народа на их стороне. Двор и привилегированные были поражены смелостью третьего сословия и оставались в бездействии. Дворянство и духовенство не знали, что делать: объявить себя первой палатой, как предлагал Монтескье, они не решались. Вместе с парламентом они добивались у короля, чтобы он принял меры против третьего сословия, и этот ограниченный и слабый человек всецело перешел на их сторону. Неккер советовал королю собрать все три сословия, объявить постановления третьего недействительными, пообещать несколько реформ и пригрозить собранию роспуском в случае дальнейшего сопротивления. Вот до чего дошла бесхарактерность женевского банкира, но парламент парижский оказался еще более бесхарактерным. Еще так недавно эта корпорация заявляла, что только Генеральные штаты вправе утверждать налоги; теперь же она предлагала королю признать законными все налоги, которые он установит, лишь бы он распустил генеральные штаты.
Король поддался внушению привилегированных сословий и решил вмешаться. Но дело кончилось совсем не так, как предполагали и надеялись привилегированные сословия.
 
Клятва в зале городского собрания
Смелость и решительность всегда производят выгодное впечатление, и действия национального собрания не могли остаться без влияния на тех депутатов других сословий, которые были преданы народным интересам. Большинство представителей духовенства решило присоединиться к национальному собранию. Двор считал необходимым противиться этому присоединению и оттянуть его до того дня, когда предполагалось, что король снова явится в собрание и положит конец дерзким притязаниям мещанской сволочи, как выражались аристократы. Чтобы выполнить это насилие, двор не нашел более умного предлога, как заявить, что, ввиду предстоящего прибытия короля, зал нужно привести в порядок и что поэтому заседания национального собрания придется прервать. Решение это было передано президенту Бальи запиской обер-церемониймейстера графа фон Дрё-Брезе утром 20 июня. Бальи запиской же ответил, что королевского указа он по этому предмету не получил и что указаниями обер-церемониймейстера он руководствоваться не может. Когда же депутаты собрались на заседание, они нашли зал заседаний закрытым и охраняемым военной силой, предложившей им убраться.
Насилие это не лишило бодрости депутатов; они уже заранее приготовились к чему-либо подобному. По предложению д-ра Гильотина, известного по названному его именем орудию казни, они решили отправиться и зал городского собрания. Этот зал, предназначенный для балов, был очень больших размеров, без всякой мебели, и теперь он послужил убежищем для находящихся в опасности депутатов. Заседания свои они должны были вести среди этих голых стен, стоя.
С принесенной кем-то скамейки стали раздаваться огненные речи. Решено было отправиться в Париж и там отдать себя под защиту парижского населения. Предварительно, однако, Мунье внес предложение принести всем собранием клятву в том, что они не разойдутся до тех пор, пока не будет создана соответствующая народным желаниям конституция. Собрание, находившееся под дамокловым мечом опасности, с самоотверженным воодушевлением присоединилось к предложению Мунье, и Бальи, став на стул, взял с собрания следующую клятву:
«Вы клянетесь в том, что не разойдетесь и будете собираться, где только возможно, пока не будет выработана конституция для королевства и пока она не получит надежных гарантий».
С бурным воодушевлением, подняв руки вверх, собрание принесло эту памятную присягу. «Клянемся», – ответили шестьсот депутатов, а собравшийся у здания городского собрания народ с улицы тысячами радостных голосов закричал: «Да здравствует национальное собрание!» Чтобы окончательно связать себя, было тотчас решено подписать присягу, и тогда один-единственный депутат юрист заявил протест против нее. Среди депутатов третьего сословия оказался один только депутат, не оправдавший народного доверия.
На следующий день национальное собрание избрало местом своих заседаний церковь С.-Луи, и здесь к нему присоединилось 149 депутатов от духовенства. Так-то вместе с решимостью росла и сила. Клятва в зале городского собрания лишила старый абсолютизм последних остатков значения в глазах французского народа. Опираясь на сочувствие и доверие народных масс, национальное собрание постепенно и последовательно шло к достижению своей великой цели – к полному уничтожению устарелого феодального господства. Клятва в зале городского собрания сыграла роль скалы, о которую бесследно разбились все насилия гибнущего абсолютизма.
 
Неудавшийся государственный переворот
Неккер посоветовал королю объявить недействительными постановления третьего сословия, а наказы депутатов – несуществующими; для того же, чтобы эта пилюля не показалась народу слишком горькой, он рекомендовал позолотить ее обещаниями некоторых реформ, например облегчения податей, отмены бланков о задержании, свободы печати и т. п. Людовик уже склонился было к такому решению, но королева убедила его не слушаться Неккера. Вследствие этого Неккер не явился на важное заседание 23 июня, и народ снова возвратил ему немного той симпатии, которую он успел уже к тому времени потерять окончательно.
23 июня Людовик XVI появился в зале заседаний с тою же пышностью, как и при открытии заседаний Генеральных штатов. Все сословия были уже в сборе, но депутатов третьего сословия долго заставили ждать на улице под дождем и впустили через боковую дверь, заставив их долго стучаться. Король начал свою речь выражением порицания сословиям за возникшие между ними раздоры, а постановления третьего сословия, «так называемого национального собрания», он объявил недействительными. Тон, которым король этот раз обращался к собранию, был высокомерен, и следы внушений королевы и двора были очень заметны. Он уверят, что до сих пор всецело посвящал свои заботы благоденствию народа, – утверждать это перед мыслящими людьми было, по меньшей мере, комичным. Затем он обещал дать конституцию с тремя палатами, обложить имения привилегированных сословий, если последние на это согласятся сами, но все это, конечно, звучало как насмешка. Кроме того, он говорил о своем желании «разумно» обеспечить свободу личности, созывать через правильные промежутки времени генеральные штаты и предоставить им право утверждения налогов. При всех этих реформах он обещал обратить особое внимание на то, чтобы права собственности не пострадали; а это маленькое замечание лишало всякого значения все его обещания. В общем же фальшь и двусмысленность этих обещаний выступали с такой ясностью, что недоверие ко двору у сторонников реформ возросло еще более. Заканчивая свою речь, Людовик XVI придал своему голосу побольше высокомерия и сказал: «Я приказываю вам, господа, немедленно разойтись. Завтра же пусть каждый из них явится и тот зал, который предназначен для его сословия».