История французской революции. От первых дней до Директории

Когда король оставил зал, дворянство и духовенство последовали королевскому повелению, депутаты же, составившие национальное собрание, остались сидеть в глубоком молчании. Они были полны решимости не подчиниться приказаниям абсолютной власти. Это молчание народных представителей было более чем красноречиво; но еще красноречивее была раздавшаяся в этой тишине речь того человека, который с этого момента становится одной из заметнейших фигур революции; это был Мирабо.
Оноре Габриель Виктор Рикетти граф де Мирабо, сын знаменитого писателя-дворянина из Прованса, отличался выдающимися способностями, пылким, страстным характером и очень рано уже не мог ужиться ни со строгим отцом, ни с другими заурядными людьми. Он поступил было на военную службу, но она ему не понравилась; стал вести распутную жизнь, имел много романов и наделал много долгов. Отец постарался, чтобы при помощи бланка о задержании его заключили в государственную тюрьму, и он содержался сперва на острове Ре, затем на Ифе и в Жу. Из Жу он бежал вместе с красивой и молодой женой парламентского деятеля в Голландию. За это его приговорили к смертной казни через повешение, и казнь эта была выполнена над его изображением. Голландия выдала его, и он просидел два года в Венсенне. Добившись свободы, он получил дипломатическое назначение в Берлин. Там он написал книгу о Пруссии и за это подвергся высылке. Возвратившись во Францию, он стал писать против ненавистного ему абсолютизма, и его уже должны были арестовать, как началась революция. Дворянство инстинктивно ненавидело этого необыкновенного человека, и Мирабо примкнул к третьему сословию. Очень часто народ устраивал этому смелому писателю овации и триумфы. Чтоб получить возможность попасть в государственное собрание, он должен был показать, что он занимается каким-нибудь дедом, и он не задумался открыть суконную лавку. Явившись в Генеральные штаты, он жаждал мести абсолютизму, так долго морившему его в тюрьмах, и дворянству, исключившему его из своей среды. Вряд ли можно себе представить более страшного противника для старого порядка и более умелого вождя третьего сословия, чем оказался Мирабо. Это был человек государственного ума и один из величайших политических ораторов всех времен – словом, политический гений. Остается только пожалеть, что он навсегда запятнал славу своего имени, не устояв перед подкупом двора. Пока же значение его быстро возрастало. Ему было тогда ровно сорок лет. Его могучая фигура с некрасивым, изрытым оспою лицом, неуклюжими жестами, его увлекающий пафос, ядовитый сарказм, громкий голос, напоминания об учиненных над ним насилиях – все это превращало его в олицетворение страшного суда над двором и привилегированными сословиями, против которых он направил свою деятельность.
Речь свою он начал с заявления, что король не вправе делать собранию какие-либо указания, что же касается уступок деспотизма, то их всегда надо принимать с оглядкой, так как за ними всегда скрывается опасность. С особенной силой он напоминал депутатам о клятве, принесенной ими в зале городского собрания. В этот момент появляется несчастный обер-церемониймейстер Дрё-Брезе и спрашивает президента Бальи: «Вы слышали королевский приказ?» Бальи уклончиво ответил, что собрание должно сперва обсудить его. Тогда перед этим царедворцем стал Мирабо, объяснил ему, что он здесь не вправе говорить и вообще никаких прав не имеет, и в заключение крикнул ему: «Мы собрались сюда по воле народа, и только силою штыков можно будет нас разогнать. Передайте это вашему господину». Раздался гром аплодисментов, царедворец поспешил скрыться, а Сийес прибавил следующую выразительную фразу: «Сегодня мы те же члены национального собрания, какими были вчера. Приступим же к совещаниям!» Так как показались солдаты, то, по предложению молодого, увлекающегося и красноречивого адвоката Барнава из Гренобля, собрание постановило: личность депутатов национального собрания неприкосновенна; всякий, кто преступит этот закон, подлежит народному суду как бесчестный изменник своему народу и уголовный преступник.
Мирабо сказал очень верно. Он мог бы сказать, конечно, что собрание останется и умрет на своем посту, но в случае если бы разогнали собрание, эти слова были бы только смешны. Перед штыком собрание устоять не могло, и Мирабо был прав, когда он сознавал, что штыкам придется уступить. Но за национальным собранием стояло парижское население, и потому штыков в дело не пустили.
Ввиду всеобщего брожения решимость двора поколебалась, и он не опустил занесенной уже руки. В этот момент Людовик потерял мужество и сказал церемониймейстеру, передавшему ему слова Мирабо: «Если господа представители третьего сословия не желают очистить зал, то пусть они в нем останутся». И, добившись этого права, третье сословие осталось и приступило к выработке конституции. Оно составило, таким образом, учредительное собрание. Абсолютизм же и двор в этот день потеряли последнее свое значение.
Неккер подал в отставку, но по просьбе короля и королевы (обещавшей следовать его советам, взял свою отставку обратно. Между тем к национальному собранию примкнуло еще 47 представителей от дворянства с герцогом Орлеанским во главе. Король, признавший наконец собрание, не находил для него достаточно милостивых и благосклонных выражений. Двор же, тем не менее, решил перенести собрание в Версаль, чтобы лишить его защиты парижского населения. В Версале же надеялись при помощи войск вынудить у собрания утверждения финансовых проектов, а потом разогнать его.
Если бы не парижское население, план этот, может быть, и удался бы; но, чувствуя, что правительство что-то затевает, парижское население решительно выступило и предупредило этот переворот сверху.
В августе 1789 года англичанин Юнг опубликовал свое путешествие по Франции; описав массовую нищету и вырождение провинций, он замечает: «Может такой народ когда-нибудь освободиться? Никогда. Ни через тысячу лет! Лишь просвещенное население Парижа брошюрами и статьями добилось всего!»
 
Штурм Бастилии
Скоро стали заметны приготовления к тому удару, который двор думал нанести народному представительству. Правительство стало стягивать войска вокруг Парижа и Версаля, поручив командование ими грубому аристократу, маршалу де Брольи. Большая часть войск состояла из наемных иноземцев, так как на французские войска положиться не решались. 30 000 человек уже окружили бурно волнующийся город, а 20 000 человек подкреплений уже подходили к Парижу. Мирабо предложил послать к королю депутацию и потребовать отозвания войск. Король отклонил это требование и сказал, что войска призваны для охраны Генеральных штатов. Впрочем, добавил он, если собрание обнаруживает опасения, он готов перенести его в Суассон или в Анжу. Этим король, далеко не одаренный дипломатическим талантом, выдал весь план двора.
Когда открытые приготовления к государственному перевороту стали всем известны, в Париже началось необычайное брожение и возбуждение. Народ во всех общественных местах собирался толпами. В нападении на народное собрание он видел угрозу самому себе. В то время как рабочие стекались на улицу, представители буржуазии собрались в городской ратуше. Избиратели 60 отделов или участков собрались там в качестве политического союза. Народные массы заполнили сады Пале-Рояля, который герцог Орлеанский весьма охотно раскрыл для этой цели. Со столов и скамеек здесь произносились речи и разъяснилось народу положение вещей. Говорили главным образом о войсках и о предполагавшемся государственном перевороте.