Подлунный квест
Ну, то есть я не считал. Был совершенно уверен, что и Маша рассуждала так же — и только теперь, когда она вдруг привела меня к Плахе, получил повод в этом усомниться.
— Прости… — потупив взор, тихо проговорила длинноножка в ответ на мое «Серьезно?!».
Затем снова подняла на меня темно-голубые, почти синие глаза, явно ожидая какой-то реакции — вопроса ли, спора ли — но я, признаться, просто не знал, что тут можно сказать — и над Плахой повисло напряженное молчание.
— Прости, — повторила наконец Муравьева. — Мне… Нам с тобой нельзя больше встречаться…
— Даже в классе? — неуклюже попытался сострить я.
Получилось, надо признать, двусмысленно: так-то было понятно, что встреч на занятиях нам всяко не избежать. Но дело в том, что после отмены военного положения и возвращения в Федоровку второкурсников, жилые комнаты перестали оставаться в полном нашем распоряжении, и однажды, не найдя лучшей возможности, мы устроили вечеринку на двоих в одной из учебных аудиторий, от которой у Маши каким-то образом оказался ключ. Парты, наглядные пособия, к ним бутылочка красного сухого… Вышло памятно.
— Ты понял, о чем я, — грустно вздохнула девушка.
Я кивнул.
В разговоре опять возникла неловкая пауза.
— Я понимаю, что должна объяснить… — произнесла затем Муравьева, но снова умолкла, не договорив.
— Ты ничего не должна, — покачал головой я.
— Нет, — словно бы в пику мне твердо заявила Маша. — Ты должен знать.
Я неопределенно повел плечами: как скажешь, мол.
— Помнишь, как у нас все было в последний раз? — задала она внезапно вопрос.
— Ну… — сконфуженно протянул я.
Еще бы я не помнил…
Тогда, признаться, все и впрямь сложилось не очень удачно. Редкий, можно даже сказать уникальный случай, когда я оказался не на высоте. Даже, кажется, вырубился в самый неподходящий момент. Муравьева еще предположила, что виной всему дрянное вино, доставшееся нам за ужином, и я тогда поспешил согласиться с этой версией. Вино и впрямь в тот вечер было так себе, это многие еще в столовой отметили.
— Я тогда едва-едва не сорвалась, — убитым голосом проговорила Маша.
— Что? — не понял я.
— Астральные скрепы, которые разрушил устроенный турками взрыв! — словно наконец собравшись с духом, залпом выпалила девушка. — Они будто бы начали восстанавливаться! — в ее голосе звучало неприкрытое отчаяние.
— Как это восстанавливаться? — нахмурился я. — Ты снова соединяешься с Оши?
— Не совсем, — мотнула она головой. — Все идет немного иначе, чем было раньше. Оши остается отдельной сущностью. По крайней мере пока. Но сама я снова чувствую себя метисом! И… И не только чувствую! Я и есть метис, даже в отрыве от Оши! Но если раньше, до Америки, я легко могла себя контролировать, то теперь нет! В тот раз вино было ни при чем: я лишь чудом тебя не взломала! В последний момент сумела остановиться — когда ты уже отключился! Вот, смотри… — Маша начала торопливо расстегивать свою черную шинель.
— Что ты делаешь?! — ахнул я. — Мороз же!
— Чудовища не мерзнут, — мрачно буркнула она, борясь уже с пуговицами кителя.
Широко распахнув его, на груди, Муравьева переключилась за рубашку, затем, видно, потеряв терпение, пустила в ход магию, обнажив левую ключицу: под той на коже красовалась покрытая бурой коростой круглая язва с вершок в диаметре.
Меня передернуло.
— Прожгла себя, чтобы на что-то переключиться со взлома, — пояснила между тем Маша. — Сработало. Но вот только теперь никак не заживает… Знать, с испугу хорошо вложилась.
— Лучше бы взломала… — ошарашенно пробормотал я. — Маны у меня вагон — небось, не обеднел бы…
— Ты не понимаешь, — скривилась длинноножка. — Я же себя почти не контролировала. Дюжиной-другой мерлинов, как в былые времена, дело бы не ограничилось! Сколько смогла бы проглотить, столько бы и откусила разом!
— И сколько это? — на автомате спросил я.
— Да не знаю я! — всплеснула она руками. — Я никогда раньше не делала этого бесконтрольно! Понятия не имею, на что сейчас способна… И главное: не факт, что в следующий раз смогу остановиться — даже ценой вот этого, — ткнула она себя пальцем в ожог на груди. — И поэтому нам нельзя с тобой больше… — Муравьева осеклась и поспешно отвернулась, но я успел заметить блеснувшую в уголке Машиного глаза слезинку. — Ни в коем случае нельзя, — закончила она уже в сторону.
Уяснив-таки, что к чему, я решительно плюхнулся на пень рядом с девушкой, и приобнял ее за плечи. Промедлив миг, Муравьева уткнулась лбом мне в красный кадетский погон.
— Сейчас… — услышал я сдавленный, сбивчивый шепот. — Сейчас я возьму себя в руки… Подожди минутку…
— Если все упирается в предел маны — так и дух с ней! — пробормотал в свою очередь я, не найдя лучших слов для утешения. — Хоть пополам мой разделим — все равно это будет больше, чем у любых других шести «жандармов» вместе взятых!
— Дело не только в мане, — глухо произнесла Маша. — Тут еще такое… К тем, кем я… скажем так, однажды воспользовалась — к ним у меня возникает чувство… Не знаю, как точно назвать… Омерзения, что ли. Почти всегда. Это невольно и непрошено, просто факт. И необоримо. Взять, вон, того же бедолагу Гурьева… До сих пор как увижу его, так всю аж выворачивает… Иногда в прямом смысле слова. И я… Я не хочу чувствовать что-то подобное в отношении тебя. Ты… — она подняла голову и встретилась со мной глазами. Те были красными, но уже сухими. — Ты был первым, с кем… наедине… мне было хорошо, — прошептала Муравьева. — И, как видно, последним. Не хочу — и не буду — портить память об этом! Если уж мне суждено снова стать бесчувственным чудовищем — пусть хоть она у меня останется!
— Ты не чудовище, — только и сумел выговорит я.
— Пока, наверное, нет, — неожиданно согласилась девушка. — Но наверняка сделаюсь, если снова с кем-то лягу. И уж прости, но это точно будешь не ты. Почему — только что объяснила… — отстранившись и мягко сбросив мою руку, она принялась неспешно застегиваться.
— Это неправильно, — обескураженно покачал головой я. — Должен быть какой-то выход… Может, к целителям обратиться? — пришел мне в голову очевидный, казалось бы, вариант.
— Что они понимают, эти духовы целители?! — презрительно поморщилась Маша. — Да и сдадут они меня сразу с потрохами — тому же есаулу Семенову и сдадут. Конвой меня только потому и оставил после Америки в покое, что убедился: я больше не метис. Если узнают, что все пошло по новой — житья мне не будет!
— А так, в страхе и вечной борьбе с самой собой — это разве житье? — брякнул я, не подумав.
На удивление, Муравьева отреагировала спокойно, даже более того:
— На самом деле, не так уж все и плохо, — вымучила она какую-никакую, но все же улыбку. — Всяко лучше, чем было до этой осени. Во-первых, теперь у меня есть Оши. Она — не я, и одновременно — я. Поверь: это здорово! Во-вторых — друзья. Тереза, Тоётоми, Златка… — между собой мы продолжали называть болгарскую царевну ее настоящим именем, официально же для всех та снова была Иванкой Ивановой, дочерью херсонского дворянина. — Пожалуй, и Милана тоже сюда же… — продолжила между тем перечислять Маша. — Ну и ты… Мы же останемся друзьями? — прищурилась она на меня уже и вовсе почти игриво.