Саша, привет!

Появляется вал комментариев «Я против смертной казни», эти комментарии перемежаются другими комментариями:

В общем, мнения аудитории разделились.

Серёжа вяло наблюдает за лавиной комментов, не отвечая ни на один из них. Серёжа отхлёбывает виски, закусывает пиццей. Серёжа в какой-то момент обнаруживает, что его пост удалён, что он забанен на неделю за публикацию шокирующего контента. В большинстве других его аккаунтов его тоже банят. Более того, он видит, что удалены все его посты, связанные с тюрьмой и смертной казнью.

Серёжа везде заблокирован. В его распоряжении остаётся только одна соцсеть, которой он никогда не пользовался и держал её просто на всякий случай. В этой сети у него практически нет друзей. Вернее, не практически, а просто – нет.

Серёжа отхлёбывает. Серёжа в отчаянии отхлёбывает. Серёжа отхлёбывает.

Серёжа выходит на прогулку в сопровождении одного из охранников. Серёжа теперь съедает завтрак машинально, без особого аппетита, но и без отвращения. Серёжа спокойно вступает в Красную зону, оборачивается, криво улыбается, говорит: «Саша, привет!» и идёт дальше, на прогулку.

Серёжа выходит на прогулку в сопровождении одного из охранников. Серёжа теперь съедает завтрак машинально, без особого аппетита, но и без отвращения. Серёжа спокойно вступает в Красную зону, оборачивается, криво улыбается, говорит: «Саша, привет!» и идёт дальше, на прогулку.

Серёжа на прогулке. Уже зима. Серёжа сидит на своей обычной скамейке, смотрит на московскую жизнь. Стоит промозглая погода, падает мокрый снег. По улице полубегут люди, старающиеся как-то минимизировать воздействие снега с дождём. К перекрёстку подъезжает синий автобус, долго ждёт у светофора, потом медленно начинает движение, неуклюже поворачивает на улицу вдоль стены Комбината и уезжает куда-то туда, в пространство, про которое Серёжа уже мало что понимает.

Серёжа выходит на прогулку в сопровождении одного из охранников. Серёжа спокойно вступает в Красную зону, оборачивается, смотрит на Сашу, ничего не говорит, выражение его лица не меняется. Серёжа идёт дальше, на прогулку.

Осторожный стук в дверь. Да, войдите. Входит отец Павел.

– Сергей Петрович, здравствуйте. Можно к вам?

– Отец Павел, да, конечно.

– Ну, я не буду задавать обычного вопроса «как вы?». Если вы не возражаете и если нужно, я просто посижу тут с вами. Вы мне сами скажите, где мне посидеть. Чтобы вам было удобно.

– Отец Павел, да вы садитесь, где вам удобно.

– Ну, давайте я тогда на стул сяду, а вы ложитесь, поспите. Мне сказать-то уже вам особо нечего, как вы уже, наверное, давно заметили. И вам мне тоже.

– Отец Павел, а я хотел спросить.

– Да? Даже немного неожиданно. Давайте, конечно. Видите, жизнь дарит нам разнообразие.

– Отец Павел, я хотел вот что у вас спросить. Вы ведь тут уже давно служите?

– Ну как… Года четыре уже. Как раз когда смертную казнь опять ввели.

– Я просто думаю… Я вот уже тут больше полугода. Ни разу не слышал, чтобы пулемёт стрелял, вернее, один раз слышал, ночью, но мне сказали, что это были профилактические стрельбы холостыми, чтобы пулемёт не застаивался. А так – нет.

– Ну… это нам, простым смертным, недоступно. Как и по каким каналам поступает смерть здешним заключённым. Может, тут и не всех расстреливают, кто знает.

– Меня вот каждый день выводят на прогулку. Уже восемь, или сколько там, месяцев. Каждый день. И я каждый день вижу примерно одни и те же лица на прогулке. Нам ведь там запрещено общаться.

– Я не знал.

– Да, там сразу ко мне такой чувак конкретный подошёл и сказал, что не надо ни к кому приставать с разговорами. Ну и я вижу, они там все поодиночке гуляют. Одни и те же лица. Плюс немного новых, периодически.

– Сергей Петрович, простите, но я это не могу никак прокомментировать. Моё дело, как вы понимаете, маленькое – просто приходить к вам, навещать вас, говорить с вами. С заключёнными, с приговорёнными к вот этой самой… к смертной казни. А как там у них всё устроено – я не знаю. Не моё это дело.

– Отец Павел. Я знаете что думаю. Может, они нас тут вообще не расстреливают?

– Ну… может, и так.

– Как-то странно всё это.

– Может, и не расстреливают.

– Может, это наказание такое? Не расстрел, а вот такой дамоклов меч?

– Сергей Петрович, я, честно, не знаю. Но, кстати, ваша версия кажется мне правдоподобной. Может, и так. Ох, уволят меня за такие с вами разговоры… Из сана, может, не извергнут, но в служении, боюсь, запретят. Сергей Петрович, я ничего точно не знаю, вы поймите меня, пожалуйста.

– Спасибо вам, отец Павел.

– Да за что же?

– Ну… вы… даже не знаю. Спасибо вам. Вы, я вот хотел сказать… хороший священник.

– Ох… да ладно вам. Хорошие священники по тюрьмам не служат.

– Ну а может, как раз наоборот, нет?

– Я не знаю, какое тут может быть наоборот. Давайте откровенно: моя эта вот служба здесь – это служба неудачника, я – священник-неудачник. Нормальные священники в моём возрасте уже протоиереи, а ещё лет пять – и настоятели серьёзных храмов. А я? Вы понимаете, кто я? Я священник при тюрьме, из которой нет выхода.

– О! Мулла точно так же сказал. Тюрьма, из которой нет выхода.

– Ну да. Так и есть.

– Вы прямо все поэты.

– Да ладно. Какая в этом поэзия.

– Ну, мощно так звучит. Тюрьма, из которой нет выхода. Как-то прямо по-библейски.

– Ну, вам виднее. Как филологу.

– Так вот. Я бы хотел вернуться. Вы хороший священник.

– Ну, спасибо. Даже не знаю, чем я заслужил такую вашу оценку. Но и не обязательно говорить.

– Ну я тогда и не буду. Вы и сами это понимаете.

– Спасибо, конечно. Я очень тронут.

– Отец Павел, скажите, а ведь правда, они меня не расстреляют? Я могу жить вот так, как я живу… вот так прозябать. Без семьи, без друзей, забаненный в интернете… жить вот так вот, на всём готовом, просто жить, существовать вот так. Правда? Я правильно понял?

– Да.