Сережик

– Серёга! – заорал он и схватил меня за шиворот. – Серёга! Блядь! Он убит.
Я открыл глаза, чтобы он убедился, что я жив. А он решил, что я совсем умер:
– А-а-а! С открытыми глазами!
И здесь началась неописуемая паника. Я уже встал, но ребята бегали, и в разные стороны, в темноте никто никого не разбирал. Кто-то стрелял в воздух, чтобы предупредить о нападении на пост. Кто-то ругался. Я подбегал вплотную к ребятам и орал, что аз есмь!
Но меня уже не видели. Это продолжалось секунды. И вдруг слышу доклад Мамонова по коммутатору – который последние полгода не работал и по закону подлости заработал сейчас!
Мамонов орал:
– Дежурный! Пятый пост! Убит часовой! Тревога!
Я подбежал к Мамонову и стал умолять заткнуться, а он продолжал:
– Поднимайте гарнизон по тревоге, пятый пост, убит часовой, товарищ капитан, быстро…
Я схватил его за грудки:
– Мамонов, ты охуел? Это я, Серёга!
– Иди на хуй! – сказал Мамонов в трубку. – Ой, нет, товарищ капитан, это я не вам, я говорю, тревога!
– Мамонов, очнись, это я, я не убит. Я Серёга!
– Иди на хуй, Серёга!
И вдруг Мамонов осознал, что перед ним именно тот Серёга, из-за которого он только что поднял гарнизон по тревоге.
Он уставился на меня. Остальные стояли, тяжело дыша, и пока не понимали, что происходит.
У Мамонова на глаза навернулись слезы, он сглотнул слюну и сказал нежно:
– Серёга… Еб твою мать!
Только русский человек может сказать такое с благоговением и любовью к ближнему.
Потом у Мамонова исказилось лицо. До него дошел весь трагизм происшедшего.
– Еб твою мать! – зазвучало уже угрожающе. А следующее «еб твою мать» обрушилось на меня пинками, кулаками, и вообще меня долго били.
Я пытался объяснить, что меня можно побить и потом, а сейчас надо выбираться из того говна, в котором оказались мы все. Я сказал Мамонову, чтобы он немедленно объявил ложную тревогу, мол, возьму все на себя. Что-нибудь придумаю. Мамонов собрался, поднял трубку, а там…
А там уже сидела неповторимая Нани Брегвадзе и пела любимую песню моей мамы, «Снегопад, снегопад». Все поняли, что мы в полной жопе. Уже был слышен рев тревоги, и гарнизон спешил к нам на помощь. Я собрался как никогда, сказал, что сейчас лягу и опять умру, вы только меня не закладывайте, скажите, что я убит, пусть меня заберут в госпиталь, а там уже выкручусь. Азербайджанец Мамедов сказал:
– Ми жи ни пидараси, Сирёга, ми тибя ни заложим, ми тибя патом зарежим нахуй! Ти баран.
Все были согласны с ним.
Я тоже.
Я лег и умер! Кстати, это был мой первый спектакль, где я был главным героем, автором пьесы и режиссером. Но главное, где был постпродакшн. Потому что если бы начальство узнало, что я так «пошутил», нас всех отправили бы в дисбат! Меня – за спектакль, остальных – за сокрытие преступления.
В общем, я распределил роли и лег, как раньше лежал. Через минуту на пост влетает военный грузовик, из него выпрыгивают солдаты, занимают круговую защитную позицию, и ко мне бежит военный врач. Он расстегивает воротничок на моей шинели, кладет палец на артерию и командует:
– Быстро, носилки, он еще жив! В госпиталь, нахуй! Быстро!
Меня положили на носилки – и в кузов. Грузовик несся по лесу, мое безжизненное тело болтало в разные стороны, врач придерживал меня и связывался по рации с госпиталем:
– Госпиталь! Докладываю. Срочно вызвать хирурга. У курсанта, возможно, пулевое ранение с внутренним кровоизлиянием, крови нет! Слабый пульс и потеря сознания. Конец связи!
Я понял, что если сейчас совсем не умру, то попаду в тюрьму. Минимум на два года. Я от страха вспотел, холодный пот с меня лился градом, и дальше ничего уже не помню. Я окончательно умер.
Очнулся в госпитале от странного разговора. И сразу вспомнил, что случилось. Тут же опять закрыл глаза. Ну, почти закрыл. Подглядывал.
Посреди палаты стоял мой ротный Белоус и, задрав подбородок, слушал какого-то полковника. Тот курил, ходил вправо-влево и говорил, не глядя на Белоуса:
– Так. У курсанта потеря сознания и низкое давление. Похоже на голодный обморок, товарищ старший лейтенант Белоус.
Белоус, как мальчишка, проговорил:
– Так точно, товарищ полковник.
Полковник, не обращая на него внимания, продолжал:
– Так. Голодный курсант в мирное время, при исполнении боевого дежурства?
– Так точно, товарищ полковник.
– Так. Тревога чуть до Закавказского округа не дошла. Вы понимаете, что могло произойти, товарищ старший лейтенант Белоус?
– Так точно, товарищ полковник.
– Так точно ебем по-восточному через жопу, еб вашу мать! Кто?! Кто его сержант?!
– Сержант Лотюк из четвертой роты, товарищ полковник!
– Выебать! Выебать сержанта Лотюка из четвертой роты, товарищ старший лейтенант Белоус!
Полковник так сильно приблизил свое лицо к Белоусу, как будто они должны были целоваться в десны.
– Есть! – крикнул Белоус в рот полковнику. – Есть выебать сержанта Лотюка из четвертой роты, товарищ полковник!
Я все еще молчал. Это было похоже на военное кино, которое я десятки раз слушал. Да, слушал. Я не оговорился. В детстве, когда пора было уже спать, я просил маму разрешить мне остаться на диване перед телевизором. Мама разрешала только при одном условии: если я закрою глаза. Так, с закрытыми глазами, я прослушал множество фильмов. И под них засыпал. Вот и сейчас тоже лежал и слушал.
Я понял, что меня пронесло, и ребят тоже, что наутро выебут моего сержанта Лотюка. И это было приятно, и я решил очнуться и попросить воды. Не только потому, что я обезводился. Мне захотелось пить потому, что в военных фильмах все умирающие на поле боя в последний раз открывают глаза и просят хриплым голосом: «Воды-ы».
Сестра тут же принесла воды, ко мне подошел ротный командир Белоус, у него на глазах блестели слезы. Он сказал дрожащим голосом:
– Как ты нас напугал, сынок.
Я ничего не ответил, мне было стыдно. Я закрыл глаза и на этот раз не умер, а с облегчением заснул.
Больше армян на пятый пост не посылали.
  
Баня
Будем честны – при советской власти душ каждый день мы не принимали. Если только летом. Граждане великой страны купались раз в неделю, были банные дни: суббота и воскресенье. Конечно, это не было законом, почти во всех квартирах были ванные комнаты. Но традиция мыться по выходным оставалась. Ванна в другое время служила для резервации воды. Во многих районах и по сей день вода идет непостоянно. А вот в субботу вода сливалась, и мылась вся семья. По очереди. Детей купали последними. Желательно вечером, чтобы не выходили потом из дому. Была такая байка, что если искупаться, то легко простудиться. Принимать душ каждый день советский человек научился после развала СССР. Не знаю, как это объяснить. Наверное, это так называемое тлетворное влияние Запада.