Черный соболь

Гурий напряженно всматривался во тьму. За плотной пеленой косо валившего снега он разглядел, что впереди размахивает тяжелыми рукавами большая ель, и подошел к ней. Ничего не оставалось, как переждать пургу под деревом. Никакая сила не способна теперь вывести его к зимовью.
У Гурия были огниво и трут, и он мог бы развести огонь, но в кромешной тьме в снегу сухие дрова найти трудно, а мерзлые ветки не загорятся. Он вырыл под елью яму, снял лыжи и сел, прислонившись спиной к дереву. Пыжьян устроился рядом, положив ему в колени голову.
3
Почти с самой осени Тосана охотился в притазовской тундре на песца, белую куропатку, иной раз — на дикого оленя. Однако в лесу, в укромных местах у него были расставлены и соболиные ловушки — кулемки, черканы и петли. Осматривать их он ездил до промежуточного стана на оленях, а там передвигался на лыжах. Жену и племянницу он оставлял в чуме у глухого тундрового озера, верстах в тридцати от реки.
Соболь попадался редко. Ненцев-охотников потеснили с добычливых мест пришлые люди, и Тосана теперь уже не чувствовал себя таким хозяином в этих местах, как бывало прежде.
Иногда он отправлялся в дальнюю дорогу к брату, который кочевал с оленьим стадом по тундре, не считая охоту прибыльным делом. Тосана возил брату подарки, убеждался, что олени его в стаде в целости-сохранности. В Мангазее после истории с Лаврушкой ненец появляться боялся. Добытых им белых куропаток и оленье мясо ездили продавать на торг женщины — Санэ и Еване.
Но жить у озера в пустынном, почти безлесном месте Тосане надоело, да и пастбища оскудели, и он решил откочевать поближе к реке, в лес, на соболиные места — к своим ловушкам. Сезон добычи соболя был на исходе. К концу января у зверей на шкурках начнет появляться потертость ости note 28 на боках и лопатках, а в феврале, как говорят охотники-соболятники, волос на шкурке сделается неживым — потеряет блеск и пышность. В марте придет время весенней линьки.
Переезд на новое место — дело привычное, вся жизнь в кочевках. Санэ и Еване сложили на нарты чум, Тосана крепко увязал его. Погрузили утварь и провизию, и вот уж санный поезд из трех упряжек, по три оленя в каждой, мчится по снегу, ныряя в ложбины и поднимаясь на угоры, летит птицей, без пути, без дороги, меж кустов, меж деревьев, над закованными в лед водоемами, рассекая полозьями пушистый снег. Олени застоялись, давно не были в упряжке и чуть не одичали, живя на свободе, на подножном корме. Готовясь к отъезду, Тосана с трудом отыскал и собрал их с помощью Нука.
Место для нового становища Тосана выбрал на опушке леса. К лесу примыкала обширная поляна, на которой, как он знал, под снегом был ягель и олени могли пастись поблизости.
Опять поставили чум, Санэ принялась хлопотать по хозяйству, а Тосана пустил оленей пастись и стал готовиться к выходу в лес, на соболиные тропы.
Безлюдная до этого поляна ожила. На краю ее дымил макоданом note 29 чум, посредине бродили олени, доставая себе из-под снега копытами корм. Пес Нук сидел у входа в жилище, ожидая, когда хозяин даст ему сушеной рыбы или мяса. Тот, однако, кормить пса не спешил.
Закончив приготовления, Тосана вышел из чума, посмотрел на небо и покачал головой:
— В лес идти не придется. Хад note 30 будет.
— Такое небо ясное — и хад? — удивилась Еване, набирая в ведро снег:
— Ясное? Ну нет. Смотри на запад. Небо потемнело. Тучи идут. Надо запасти побольше дров. Придется в чуме долго сидеть. — Тосана, взяв топор, стал на лыжи и пошел собирать сушняк.
Едва он успел наносить дров, как сразу потемнело, поднялся ветер и повалил снег. Олени сбились в кучу недалеко от чума, под защитой кустарника. Нук залег у входа в вырытую для него нору. Семья, наглухо закрыв вход в чум, стала пережидать непогоду у огня.
* * *
— Гури-и-и-ий! — во весь голос, кричал Аверьян, отойдя от зимовья на несколько шагов, чтобы не заблудиться в такой кутерьме. — Гури-и-и-й!
Но разве перекричишь вой ветра? Метель нависла над землей. Сквозь плотную стену летящего снега никакой звук не пробьется! А его голос и вовсе увязал в непогоде в нескольких шагах.
Аверьян, прикрываясь полой полушубка, на ощупь сыпал на полку пищального замка порох. Ветер тут же сдувал его. Наконец сумел взвести курок. От кремня вспыхнула искра, пищаль грохнула, сильно ударив прикладом в плечо.
Опять закричал:
— Гури-и-и-й! Сюда-а-а-а! Гури-и-и-й!
Снова зарядил пищаль, снова выстрелил. Подошел Герасим со своим ружьем.
— Давай разом палить. Слышнее будет.
Дали залп и принялись кричать вдвоем. Вскоре к ним присоединился и Никифор. Кричали долго, пока не охрипли. Потом стреляли еще и вернулись в зимовье, с трудом пробившись на слабый свет оконца сквозь навись пурги.
Тьма — хоть глаза коли. Шум, свист ветра, разбойничий треск в лесу — то падали сухостойные деревья.
— Ну и падера! note 31 Аверьян, не снимая полушубка, облокотился о стол и закручинился:
— Пропадет парень! Ой, пропадет!.. — с тоской сказал он. — Эта падера, знать, не на одни сутки. Огня ему не развести — задует, завалит снегом. Один выход — отсиживаться где-нибудь под деревом. Не дай бог, уснет! Тогда замерз… И искать не пойдешь. Ни зги не видать. Сам заплутаешь в трех шагах от избы. Вот ведь напасть какая!
— Может, к утру кончится, — стал успокаивать Бармина Гостев. — Пересидит Гурий где-нибудь под елкой и вернется завтра. Он ведь с собакой. Пыжьян поможет отыскать зимовье.
— На пса надежда худая. Белку не сыщет, пока носом не ткнется. Молод и глуповат Пыжьян. Следы все замело. Если и развиднеется и падера пройдет, все равно дорогу не сыщут! — говорил Аверьян, неподвижно уставясь на желтоватый огонь сальника. — Эх, пошто я его отпустил? Хоть локти кусай…
— Искать будем с утра, — сказал Никифор.
— Придется искать. Сам не выберется: места незнакомые, молод парень, неопытен.
— Может, факел запалить, а? — пришло в голову Герасиму. — Смолы у нас, надо быть, в подполье есть малость. Куделя от конопатки оставалась.
— Давай факел, — обрадовался Аверьян.
Слазили в подпол, достали застывшую смолу, разогрели ее на горячем камельке и пропитали пеньковый факел на длинном шесте. Зажгли, привязали к верхушке молодой лиственницы. Факел горел недолго — пламя его пометалось из стороны в сторону и угасло.
Гурий не пришел. Да и выйти из леса при такой погоде мудрено. Всю ночь Аверьян выходил на улицу, звал. Изредка стрелял, не жалея драгоценных зарядов. Все напрасно…
4
Гурий сидел в полной темноте, даже рук своих не видел, когда подносил к лицу. Ель и снег, лежащий у ее подножия, защищали от ветра. Пыжьян, свернувшись, прижался своим боком к хозяину. Их обоих стало заносить снегом. Сначала было тепло, но потом холод сквозь полушубок стал пробираться к телу. И ноги в оленьих пимах начали зябнуть. Гурий часто делал резкие движения руками, тревожа пса. Тот вскакивал, а потом ложился снова. Ель раскачивалась и поскрипывала. Ветер гудел по лесу, снег валил валом.
Гурий закрыл глаза, крепко завязав наушники треуха. Стало вдруг теплее. Ему чудилась запутанная лыжня, соболь с вытянутым хвостом, передвигавшийся крупными прыжками. Потом — белка на дереве. Дерево почему-то было голубым, а белка огненно-красной. Под деревом, кружа и задрав морду, лаял Пыжьян…
Гурий вздрогнул и открыл глаза: мрак. Пыжьян не лаял, лежал рядом, чутко прислушиваясь к вою пурги.
«Задремал, — подумал Гурий. — А спать нельзя. Мигом замерзнешь! Рассказывают: когда в снегу человек засыпает, ему становится тепло. А на самом деле очень холодно, человек во сне может превратиться в льдину. Нельзя спать. Надо держаться!»