Черный соболь

— Пей. Это кедровый стланик с шиповником. От простуды помогает, — сказала она по-ненецки.
Гурий, ничего не поняв, взял чашку, поблагодарил и стал понемногу пить. Жидкость была терпкая, горьковатая и припахивала травами. Гурий встретился взглядом с девушкой. Она смущенно опустила голову, отвернулась.
— Красивая, — сказал Гурий вслух. — Баская!
— Паская? Нет, я Еване, значит — Ласковая. Повернув лицо к нему, девушка улыбнулась, потом ушла на другую сторону очага и села на широкие доски-латы, заменяющие пол, поджав под себя ноги.
Теперь их разделял огонь.
Вошел хозяин, внес охапку дров, положил у очага. Снял с головы капюшон малицы, взял дорожный мешок, скосил глаза на Гурия.
— Ну как, оттаял, парень? — спросил по-русски.
— Немного оттаял, — Гурий слабо улыбнулся в ответ.
— Пей отвар. Больше оттаешь, — деловито сказал ненец и вытащил из мешка куницу. Встряхнул ее, передал старой женщине, что-то сказал. Она взяла куницу и вскоре, подвесив ее на железном крюке у входа в чум, стала снимать шкуру, ловко действуя острым ножом.
Очень быстро она управилась с куницей, и Гурий удивился ее ловкости. Он не знал, что снимать шкурки, выделывать их, шить из мехов одежду и обувь, собирать и устанавливать чум и делать еще многое должны были ненецкие женщины, мужчины занимались только оленями, охотой и рыбной ловлей.
Натянув шкурку на правило, женщина поставила перед очагом небольшой низенький стол и собрала на нем еду. Гурий, согревшись от горячего питья, полулежа на оленьей шкуре, молча наблюдал за хозяевами. Все было для него в диковинку. Они строгали мороженое мясо, заваривали в чайнике сушеный смородиновый лист, выкладывали из котла вареную грудинку, исходящую паром, на широкое деревянное блюдо. В первую очередь они стали угощать Гурия.
— Однако, можешь к столу подвинуться? — спросил хозяин.
— Могу! — Гурий подвинулся к столу.
Хозяин положил перед ним нарезанное тонкими полосками сырое мороженое мясо.
— Ешь. Это дает силу. Больше ешь!
Только сейчас Гурий почувствовал, что он очень голоден, и стал есть предложенную ему пищу, запивая ее из кружки.
Потом он, сморенный усталостью, отполз от стола и сразу уснул. Еване накинула на него меховое одеяло.
…Гурий спал сном праведника очень долго. Проснувшись, он не сразу сообразил, где находится и что с ним произошло. Увидев сидевшую перед очагом Еване с шитьем в руках, он все вспомнил, сел и почувствовал облегчение. Ноги у него «отошли». Он встал и, прихрамывая, подошел к очагу. Девушка тоже поднялась, отвела рукой волосы со лба и несмело улыбнулась. Гурий ответил улыбкой.
— Здравствуй, Красивая!
Девушка кивнула.
— Поправился? Совсем?
— Совсем хорошо. — Гурий притопнул ногой и охнул. Нога еще болела. Однако он мог понемногу передвигаться и хотел одеться. Жестами попросил свою одежду. Девушка встревожено метнулась к выходу из чума, приоткрыла шкуру и позвала дядю.
Вошел Тосана, пимы его были в снегу.
— Оттаял, парень? — спросил он. — Ладно. Только выходить тебе рано.
— Отец… — пробормотал Гурий. — Отец меня ведь ищет!
— Пусть ищет. Пусть знает, что нельзя одного неопытного парня отпускать далеко в тайгу.
Подумал, смягчился:
— Оденься теплее.
Еване подала Гурию его одежду, просушенную у очага, теплую. Он оделся и выбрался из чума.
С громким лаем к нему кинулся на грудь Пыжьян и норовил лизнуть в лицо. Радости пса не было предела. Но вдруг он насторожился, посмотрел в сторону леса и побежал к кустам. Вскоре донесся его радостный, заливистый лай. Нук сидел у входа в чум и вид у него был равнодушный. Казалось, он не умел удивляться и радоваться.
Из леса вышли двое на лыжах. Пыжьян перестал лаять и, радостно помахивая хвостом, бежал впереди них.
Гурий не сразу узнал отца. Аверьян похудел, осунулся, на обросшем лице лихорадочно горели большие глаза. Он еще издали, увидев сына, крикнул:
— Гурий!
Гурий, прихрамывая, заторопился навстречу. Отец крепко обнял сына и поцеловал, елозя по его лицу жесткой, обындевевшей бородой.
— Слава богу! Слава богу! — повторял он. — Живой! А мы с ног сбились…
С Аверьяном пришел Герасим. Никифор остался караулить зимовье.
— Весь лес облазили, — рассказывал отец. — Думали, пропал. Совсем пропал! Ни следов, ни меток на деревьях. Ты что затеси не делал?
— За соболем погнался — покинул note 33 делать, — виновато признался Гурий.
— Ну и в одном месте видим — кострище под елью… И след от него широкий, будто волокли кого. Ну, думаю, может, охотники Гурия подобрали. Скорей пошли по следу, и вот — сыскался!..
У входа в чум стояли Тосана, Санэ, Еване и молча смотрели на эту встречу.
Гурий сказал:
— Он меня спас, самоед. Зовут его Тосана. Отогрели меня, обмороженные места вылечили.
Отец подошел к чуму, снял лыжи, протянул руку ненцу:
— Спасибо тебе, добрый человек! Вовек не забуду твоей услуги, — сказал он взволнованно.
— В тайге надо помогать друг другу. Такой закон, — сказал Тосана. — Спасибо говорить не за что. Пойдемте в чум. Отдохнете, поедите. Угощать буду. — И он пропустил гостей вперед.
Спустя некоторое время Тосана приготовил две оленьи упряжки. На первые нарты с ним сел Гурий, на вторые — Аверьян и Герасим.
К нартам подошла Еване. На ней — паница note 34 с белым песцовым воротником.
На голове — пыжиковая note 35 шапка с длинными, до пояса наушниками. На ногах — оленьи пимы с полосками из цветных суконных лоскутков в нижней части голяшек. Она, прощаясь, сказала:
— Лакамбой, луца янэ'эм… Сейхалевэн. Харвабта тамна туртнакэн?
Валакада ниня ханюйнгэ! Сит нгатенггум мядиманзь note 36.
И подала на прощанье маленькую теплую руку. Гурий пожал ее и весь залился краской смущения. Тосана хитровато блеснул глазами, пряча улыбку, отвернулся. Герасим крикнул:
— Долго ли прожил, а уж любовь закрутил? Хромой-то!
Тосана тронул вожжу, гикнул на оленей. Те сорвались с места и понеслись. За ними побежала вторая упряжка. Гурий, обернувшись, долго махал рукой Еване, и она ответно махала ему.
На полпути Гурий вспомнил, что оставил в чуме мешок, и подумал: «Бог с ним, с мешком. Видно, бывать там».
2
Черный Соболь спасся от преследования потому, что собака и охотник еще были не очень опытны. Продравшись сквозь кусты, он круто повернул влево, за высокий густой ольшаник, и сделал несколько больших прыжков в сторону, в лес. Там он прибежал к своей норе под осиновой колодой. Нырнув в лаз, на брюхе прополз в гнездо, свернулся там — мордочкой к выходу.
Теперь он чувствовал себя в безопасности. В норе было тихо, темно и сухо. Соболь стал вылизывать шерсть.
В убежище он пролежал долго, а потом двинулся к выходу. Высунул мордочку из лаза: со всех сторон навалилась темнота, шумел ветер и сыпал густой снег. Черный Соболь спрятался в нору и стал пережидать непогоду.
Он очень проголодался, но плохая погода мешала охоте. Все живое попряталось в норы и затаилось. Сунув нос в мягкий пушистый мех, Черный Соболь уснул. А когда проснулся и выглянул из своего убежища, то увидел, что пурга прошла и в лесу стало тихо. Он вылез из-под снега и пересек небольшую полянку с редкими кустами.
Он отправился на охоту.
Вскоре Черный Соболь приметил свежий заячий след, затаился под кустом и стал ждать. Заяц пошел кормиться в мелкий осинник, что был поблизости. Он непременно пойдет обратно. Черный Соболь, шевеля ушами, смотрел на заячью стежку.
Послышался шорох, ветка куста чуть дрогнула. Черный Соболь увидел зайца, подобрал под себя большие и сильные задние лапы, передними уперся в снег и вытянул морду. Заяц шел спокойно, небольшими прыжками, не подозревая об опасности. Соболь вымахнул из кустов, сбил беляка грудью и вцепился зубами ему в шею около затылка. Заяц отчаянно закричал, но тотчас умолк. Смерть наступила сразу. Черный Соболь, пятясь, оттащил зайца под куст и стал есть.