Чужая земля
Гринев переступил порог и, понизив голос, проговорил:
– Вам необходимо срочно поехать к нам в ОГПУ.
– Что за спешка? – развел руками Изряднов. – Дай хоть отдышаться с дороги, принять ванну…
– Дело не терпит отлагательства, – отмахнулся Гринев.
– Неужто и чаю не позволишь выпить?
– Мы вас от души попотчуем, уж поверьте! – тонко улыбнулся Гринев…
* * *По воскресеньям «Бакалея Старицкого» закрывалась чуть раньше обычного – в шесть часов вечера. Четырнадцатого сентября без четверти шесть приказчик пересчитал выручку, закрыл массивные кованые ставни и уже собирался зарядить главное орудие против врагов всех булочников – мышеловку, – когда в лавку вошел широкоплечий пожилой человек в низко надвинутом картузе.
– Позови хозяина, – опережая положенный вопрос, бросил посетитель.
– Прошу прощения, – поклонился приказчик, – нам не велено оставлять торговлю без присмотру. А коли вы, извиняйте, имеете честь знать Георгия Станиславича лично, так постучите в калитку у ворот, – сторож наш, Афанасий, хозяина и кликнет.
– Болтаешь много, – лениво поморщился посетитель. – Поди доложи обо мне, а я покамест тут покараулю. У меня уж не убудет!
Приказчик оценивающе поглядел на степенное выражение лица посетителя, на неброский, но довольно приличный костюм и кивнул:
– Как вас рекомендовать?
– Скажи, мол, Семен Кузьмич приехал.
Через минуту в лавку спустился Старицкий. Он выпроводил приказчика на улицу, запер двери на засов и обменялся с посетителем крепким рукопожатием:
– Неосторожно поступаешь, Кузьмич! – укоризненно покачал головой Георгий. – Разве не мог упредить о встрече, как у нас с тобой принято?
– Сам знаю, что негоже мне сюда соваться, да еще белым днем, – кивнул гость. – Вот только дело не терпит!
Он снял картуз, пригладил редкие волосы и оперся локтем о прилавок:
– Помнишь о моем человечке верном, что служит на гепеушной кучумке? [5]
– Помню, не забыл, – нахмурился Старицкий. – От него мы не раз много полезного слышали.
– Так то я слышал, а вам передавал – кому что полезно, – хмыкнул гость. – Вот и нынче не забавы ради к тебе приперся – принес мой человечек дурные вести.
– Для меня? – с нарочитым безразличием уточнил Старицкий.
– И для тебя, и для кодлы твоей.
– Ну что ж, «пахан говорит – жиган слушает»! – понизив голос, ответил Старицкий.
– Так стой и слушай! – оглянувшись на дверь, сказал Пахан. – Легавые взяли Боброва, фраинда поддужного [6] твоего, упокойничка Генки-Хохла. Покамест он ни на что не колется… – Семен Кузьмич хитро прищурился. – А там как знать? Нынче на гепеушной киче – большое прибавление: приволокли купцов всяческих, торжецких ребятушек и даже тамошнего дворника [7] прихватили. По всем видам, большой шухер фараоны готовят! Одним словом, светопреставление.
– Значит, легавые вышли на Боброва… – задумчиво протянул Гимназист.
– О чем и толкую! А ведь он о мно-о-гом может растрезвонить! И о Хохле, и о Фроле (царство ему небесное), и о потрохе твоем глазастом, Аркашке…
– Ну, обо мне он, положим, ничего не знает, – сказал Гимназист. – Дела с ним вели Геня и Федор. Кадета же ему сдавать нет резона.
– А легавые ему скоренько про все «резоны» растолкуют, – хмыкнул Пахан.
– И что ты предлагаешь?
– Акчи [8] ему сунуть. Да не поскупиться!
Гимназист с минуту рассматривал широкие темные половицы.
– Будь завтра в «Балагане», в номерах, около полудня. Пришлю Кадета с деньгами. Отошли семье Боброва сколько нужно, и пусть ему передадут, чтобы открывал шлюзы [9] лишь по совнархозовским делам. О Гимназисте – ни слова. Если же легавые его припрут, – пусть все валит на покойников, они стерпят. Ты меня не ищи и сюда не показывайся, – я сегодня в ночь уезжаю. Как вернусь, дам знать. Тогда и потолкуем.
Старицкий отворил засов и вручил гостю два румяных каравая.
– Филерам зенки [10] замазать хочешь? Думаешь, хвост приволок? – подмигнул Пахан.
– Поберечься – не великий труд, – пожал плечами Гимназист. – Тем более что твоя, Семен Кузьмич, авторитетная персона – всегда на виду… Ну, прощай!