Господин мертвец. Том 2
Фриш следил за тем, как уходит его взвод, сжимая в руках винтовку. Винтовка и полсотни патронов – вот и все, что у него оставалось, не считая обычного армейского мешка, котелка и лопатки. Любой другой на его месте припустил бы следом за своими, теряя по пути сапоги. Или попытался сдаться в плен французам. Их было сотни две, не меньше, и вступать с ними в бой было бы безумием даже по меркам самой безумной войны в человеческой истории. Но Фриш не сделал ничего из этого. Ведь у него был приказ – оставаться на складе, при появлении врага – вступать в бой.
Если он что-то и умел в этой жизни, так это ответственно выполнять приказы.
Французы вошли в деревню на рассвете и были немало удивлены, обнаружив посреди старых руин огрызающееся редким винтовочным огнем здание. Фриш не стал стрелять сразу. От природы он был близорук, поэтому подпустил кавалеристов как можно ближе, прежде чем открыл огонь. Стрелял он точно так, как учили, равномерно щелкая спусковым крючком и передергивая затвор старенького «маузера», в едином темпе, как автомат. Он хорошо помнил приказы и инструкции и стрелял точно так, как предписывалось в тренировочном лагере ландвера.
Хлоп, хлоп, хлоп.
За первый же заход он уложил шестерых. На открытом пространстве перед складом всадники были как на ладони, и господствующая высота дала Фришу существенное преимущество. А еще у него был приказ – воевать, и он собирался его исполнять до тех пор, пока останутся патроны.
Французы откатились назад, но быстро сообразили, что противостоит им не взвод и даже не отделение, а какой-то безумец, забаррикадировавшийся на складе. У них не было артиллерии и пулеметов, но против одного человека и дюжина – непобедимая армия. Французы вновь устремились вперед.
«Маузер» вновь встретил их размеренной стрельбой, едва слышимой в грохоте копыт. Французы один за другим слетали с седел – кто с раскроенной пулей головой, кто судорожно пытающийся зажать дыру в животе. Фриш никогда не отличался меткостью, но здесь меткости от него и не требовалось. Хватало лишь выдержки и терпения. Фриш не стремился стать героем, он просто выполнял полученный приказ. Приказ велел ему воевать – и Фриш воевал так, как умел.
Его забросали гранатами и крепко контузили – руки у него дрожали настолько, что едва могли удерживать вес «маузера». Но пока могли и пока хватало патронов, Фриш ловил в прицел угловатые тени и жал на спусковой крючок. Снова и снова. Когда по-настоящему упорный человек берется за дело, он может добиться всего, чего угодно. Фриш не задумывался о том, что будет, когда закончатся патроны. Исполнительность дарит своим слугам нерассудительность, да у Фриша и не было времени рассуждать. Он просто ловил в прицел зыбкие тени, спускал крючок, передергивал затвор и повторял это вновь и вновь.
К полудню над деревней мелькнули германские аэропланы – и французы поспешили убраться под защиту леса, бросив все еще огрызающийся огнем склад – и еще тридцать без малого мертвецов вокруг него. Надо думать, они бы были безмерно удивлены, если бы им довелось взглянуть на единственного защитника – тощего, скорчившегося у окна Фриша с раскаленным «маузером» в едва шевелящихся руках. Фриш был спокоен и собран – у него оставалось еще четыре патрона.
Походить в героях ему не удалось. Мертвые французы были записаны на счет небесных асов кайзера, а Фриш получил выволочку от командира – за то, что отбился от взвода и растерял боезапас. О том, что этот маленький тощий человечек с кривой ухмылкой на лице способен в одиночку уложить почти три десятка испытанных французских драгун, не мог подумать никто из взвода. Фриш же и не пытался кого-то убедить – он был счастлив только лишь оттого, что выполнил приказ и вернулся к своим.
Судьба легко сдает своих любимчиков.
Через каких-нибудь пять месяцев рядовой Яков Фриш молча уткнулся в бруствер лицом, за мгновение до оглушительного взрыва шрапнельного снаряда ощутив, как в горле рождается острая боль, словно он впопыхах проглотил карамель с острым засахарившимся краем… Когда похоронная команда стаскивала мертвецов в кучу, кто-то выругался и набросил на холодное, уже застывшее лицо Фриша полотнище. Немного найдется желающих смотреть, как за тобой наблюдает мертвец с перекошенной ухмылкой на лице.
Только добравшись до штабного блиндажа четвертого отделения, почти столь же основательного, как и взводный, но немногим меньше его, Дирк понял, что же резало ему глаз на протяжении всего пути.
Беспорядок. Мерц всегда был педантом, первым делом заставлявшим своих мертвецов принять его же доктрину о полном порядке, который должен поддерживаться в траншеях, даже если на голову сыплются бомбы. Всякая вещь должна находиться на своем месте, как и всякий солдат. «Человек, не способный навести порядок вокруг себя, – говорил Мерц в те времена, когда еще свободно владел языком, – не способен и разобраться с тем, что творится у него в голове».
Поэтому позиции четвертого отделения всегда являли собой образец казарменной чистоты. Даже в периоды проливных дождей проходы были аккуратнейшим образом вычищены, а все имущество отделения – сложено, смазано и подготовлено к немедленному использованию. Дирк не мог сказать, что теперь здесь воцарился беспорядок, но машинально подмечал детали. Патроны на некоторых полках навалены друг на друга – Мерц бы никогда такого не допустил. Вот откололась доска и болтается на одном гвозде. Чьи-то нечищеные сапоги на скамье. Россыпь гильз, втоптанных в землю. Забытый на бруствере планшет. Из этих деталей складывалась единая картина, которая Дирку очень не нравилась. Если Мерц запустил свое отделение настолько, что забыл про порядок…
Караульным у блиндажа Мерца стоял Эбелинг – угрюмый широкоплечий малый, всегда старавшийся повернуться к собеседнику левой стороной лица. Правая была срезана осколком мины и, несмотря на все ухищрения Брюннера и большое количество сапожной дратвы, не представляла собой приятного зрелища. Может, поэтому у Эбелинга и не было собеседников. Увидев Дирка, он вздрогнул совсем нехарактерно для мертвеца и, вытянувшись по стойке, попытался незаметно стукнуть кулаком в дверь. Наверно, ему бы это и удалось, если бы не пришлось иметь дело с тем, для кого стремительное и бесшумное передвижение в траншеях давно стало обыденной привычкой. Но Дирк не дал ему такой возможности.
– Ефрейтор Мерц у себя? – спросил он холодно, оказавшись лицом к лицу с мертвецом. Под его взглядом Эбелинг подтаял, утратил уверенность.
– Так точно, господин унтер-офицер.
– Хорошо. Ступай к перископу и занимайся наблюдением. Да, это приказ.
Эбелинг удалился, и у Дирка появилась возможность припасть к охраняемой прежде двери. Дверь была плохонькая, при всем усердии мертвецы Мерца не смогли бы найти здесь хороших досок, так что Дирку не составило труда приоткрыть ее на полпальца. Изнутри потянуло гнилостным запахом подземелья. Пожалуй, даже более неприятным, чем царил во взводном блиндаже. Возможно, грунтовые воды залегали здесь ближе к поверхности. Сущее наказание для солдата. В таком блиндаже всегда стоит по щиколотку воды, сколько ее ни вычерпывай, а внутри разворачивается царство самой гнили. Гниют доски настила, раскисая под сапогами, зеленеют телефонные кабели, протянутые вдоль стен, даже полевая форма разлезается за считаные недели. Но Дирк не ощутил особенной влажности. Скорее, здесь было что-то другое. Он уже догадывался, что именно, но, уловив доносящиеся из-за двери звуки, приблизил ухо к ближайшему отверстию.