Ориген

Язык у него всегда был подвешен хорошо. Можно было надеяться даже на четверку.
— Второй вопрос, — бесстрастно и замордовано сказала аспирантка.
— Двадцать седьмой съезд КПСС, прошедший в феврале-марте текущего года в столице нашей Родины городе-герое Москве, подтвердил курс нашей партии на строительство коммунизма, отметив в то же время необходимость ускорения научно-технического прогресса и преодоления отдельных застойных явлений, которые являются в отдельных случаях…
Болтать надо было уверенно, безостановочно, лучше косноязычно, чтобы за кашей из штампов и тавтологий спрятать полное отсутствие мысли. Этот основной принцип советской риторики Денис усвоил на отлично.
«Отлично» и влепила она ему сдуру в зачетку. Он аж не поверил, открывал книжечку еще два раза: «отлично». Он же вообще ничего не знал ни по первому, ни по второму вопросу, никогда такого с ним прежде не бывало. А и не надо знать — то был тест на совместимость с Системой, как и любое партийное, комсомольское, пионерское собрание, как политинформация в сопливом пятом классе перед уроками, как октябрятская звездочка и полив цветов на подоконнике в еще более сопливом втором. Он прошел испытание вполне успешно: бездумная болтовня, опять, ныне и присно, и во веки веков. Ведь это всё никогда не закончится, думали они тогда. И сдавали, сдавали, сдавали ленинские зачеты…
Эту аспирантку он встретил через неделю в восьмой столовой, общей для многих факультетов. Она стояла в очереди перед ним, через одного человека, и рядом с ней — статный усатый парень, они были явно друг другу интересны, знакомство только начиналось.
— Я биолог. А вы… вы на каком? — спросил он ее
— На философском, — ответила та с некоторым смущением.
— На философском? А что там… нет, ну я понимаю, надо там опровергать инсинуации всякие, но ведь в философии уже всё открыто марксистами? Чем же вы там занимаетесь?
На аспирантку было жалко смотреть. Вот потому она ему «пять» тогда и поставила ни за что, сама, видно, всё понимала…
Что она тогда ответила, он уже не помнил. Но поразился: как же можно было испохабить это благородное искусство любомудрия, от Сократа, Платона и Аристотеля — низвести его вот до этой примитивной затычки пропагандистов советских, к разъяснению, почему начальство опять всё сделало верно.
А вот теперь — пожалуйста, и Платон на лекциях со своим идеализмом, и Кьеркегор (как бишь он правильно пишется?) с экзистенциализмом, и Бердяев-Флоренский: вот какая, оказывается, была у нас философия в СССР, пока одних не выслали, а других не расстреляли. Многие морщились: раньше был один кирпич-учебник Спиркина, достаточно выучить определения: «материя есть объективная реальность, которая дана человеку в ощущениях», а теперь как? Где этого Кьер-как-бишь-егора брать? Денис над ленинским определением материи только хихикал: тогда для верующего Бог материален, потому что реален и дан в ощущениях. А вот электромагнитное излучение — нет, потому что человек его никак не ощущает.
И всё это философское изобилие теперь читала всё та же Елкина, что и в глухие времена марксизма-ленинизма, и хорошо, говорят, читала — а он не ходил. Доверия не было после той «пятерки». И уж тем менее будет ходить Вера.
А куда же подевались теперь все эти историки КПСС, что терзали их съездами на первом курсе? Кречетов, кажется, ушел на пенсию, нигде не видать. Был у них такой пламенный сталинист, читал лекции, вёл семинары. Прославился своими потугами говорить на латыни прямо на общей лекции…
— Quo usque tandem, Семенов, potentia nostra?! — пафосно воскликнул он, глядя на дремлющего, и уже не в первый раз, разгильдяя Семенова. Фраза к концу первого курса знакома была уже всем, хоть и в разной степени, латынь-то всем преподавали. И фраза из Цицерона самая знаменитая: Quo usque tandem abutere, Catilina, patientia nostra? «Доколе же, Катилина, ты будешь испытывать наше терпение?» Только Кречетов потерял глагол, а непонятную ему пациенцию заменил на хорошо знакомую потенцию, и вышло: «доколе же, Семёнов, наша власть?» Или даже проще: «сколько еще у нас стоять будет?» Отличный вопрос. И за прошедшие три года он неожиданно стал очень даже актуальным. Как там насчет шестой статьи Конституции СССР, о руководящей и направляющей?
Что же до потенции, то девок Кречетов любил, хотя бы оглядывать. Особенно полненьких. В начале второго курса Валька Чеснокова со славянского гордо продемонстрировала всему курсу, как сбросила десяток кило и пару размеров, все шумно одобрили, и только Кречетов… Обожал он, ветеран Отечественной, в начале семинара устроить перекличку, и чтобы все вставали и отвечали «я». На парней он особо не глядел, а вот девчонок глазами сладко оглаживал. И по тому, как говорил «садись»: медленно, сочно и с протягом, или сухой скороговоркой, — было ясно, какую поставил оценку за экстерьер, без занесения в журнал, конечно. Зависело исключительно от объема.
— Чеснокова! — привычно скомандовал он, и Валя, гордая, встала.
— Са-адись, — махнул он печально рукой, — всю красу, Валентина, растеряла…
Так вот, он больше не преподавал. Не видно его было в коридорах, несовместим, видимо, оказался, с новым мы́шлением, с гласностью и перестройкой. И даже в голову не приходило, что может — заболел, или вообще… — такие ведь не болеют, они железные, они не из плоти. Так Денису казалось. Хотя ходил Кречетов прихрамывая, память о фронтовом ранении, но это ведь тоже часть героического подвига советского народа, это же не как у всех людей.
Как хорошо, что это всё в прошлом! Теперь те же самые, ну или почти, преподавали «СПИДвека», как сразу стали звать эту дисциплину. Официально — «социально-политическая история двадцатого века». Ну то есть та же капээсня, только в духе плюрализма: и про Бухарина с Рыковым расскажут, и ГУЛАГ в красках живописуют, да еще и обсудят вопиющие ошибки сталинских маршалов в начальный период войны. Ну, не далее этого предела, конечно. Современное — его трогать не велено.
Но Вера, Вера! Где ж ее теперь искать? Денис всё же подошел к девятой поточной, где должна была начаться через пять минут философия, в надежде, что и с Елкиной не встретится, и книжку кому-нибудь из Веркиных подружек отдаст.
И вдруг, прямо навстречу — простенький синий платочек, как в песне, кофточка какая-то безразмерная и бесцветная…
— О, Верка, привет!
— Здравствуй! — улыбалась она нежно и просто, вроде и ничего особенного, а залюбуешься.
— За книгу спасибо, — протянул ей потрепанный томик.
— Пригодилась?
— Понравилась, — уклончиво ответил он.
— Я тебе еще отца Александра принесу, — чуть помедлив, сказала она, — там про Библию есть, тоже брюссельское издание… Многие говорят, он слишком прокатолический, ну почти что униат, но мой духовник сказал, что с разбором, с осторожностью можно. Я думаю, тебе…
Но закончить она не успела — за ее спиной выросла монументом Елкина, и на лице Дениса изобразилось всё, что положено нерадивому студенту при виде преподавателя.