Женские убеждения

– Бывает, что ли, такое имечко?
– У нее такое. Она считает, что я вру, что никогда не носил фрака. Тут все очень замысловато. Все с тобой очень любезны, но по части манер недолго проколоться. В этом смысле у вас в Райланде проще.
Она посмотрела на него.
– Ты вот сейчас серьезно, да?
Тема оставалась болезненной: он – в Принстоне, а она – в Райланде. И она до сих пор не простила родителей, из-за которых все так вышло. Впрочем, в последнее время обстановка поменялась – и в самом колледже, и у нее внутри: ты всю жизнь носишь в себе маленькую провинцию и не можешь оттуда уехать, так что хочешь не хочешь, а приспособишься. Грир еще в детстве заметила, что если посмотреть строго вперед, можно увидеть крылья собственного носа. Заметила – и ее это стало тревожить. Все с ее носом было в порядке, но она поняла, что он всегда будет частью ее взгляда на мир. Грир осознала, как трудно сбежать от самой себя, сбежать от собственного самоощущения.
В первые недели студенчества ее одолевали одиночество, злость и чувство бессмысленности. В последнее время кампус Райланда сделался веселее и приветливее. Чаще стали случаться волнительные беседы, происшествия на занятиях или простые прогулки по городу с кем-то из друзей. Грир подумала: что, интересно, она пропустит из-за того, что уехала на выходные в Принстон – наверняка что-то пропустит. Она больше не злилась и не кипела. Не сидела в отчаянии в зале в общаге. Даже паренек из Ирана нашел отдушину: записался в кружок ракетного моделирования. Другие его участники часто заваливались в Вули бодрой и разномастной компанией со своими моторами и фанерками и вытаскивали его из комнаты. Он теперь меньше времени проводил в тоске по далеким родным и больше – в гуще жизни.
Грир знала: нужно придумать, как сообщить своей жизни нужный импульс. Иногда невозможно сделать это самостоятельно. Кто-то должен что-то в тебе разглядеть и заговорить с тобой так, как еще никто не заговаривал. Фейт Фрэнк ворвалась в жизнь Грир и совершила именно это, хотя, разумеется, Фейт понятия об этом не имела. Теперь Грир казалось: то, что Фейт этого не знает, нечестно. Не ставить ее в известность неправильно.
Грир часто думала о том, как в тот вечер Фейт обратила на нее внимание, проявила доброту, терпение, интерес и сочувствие. Ее часто посещала грандиозная фантазия отправить Фейт письмо и в нем написать:
«Я хочу, чтобы вы знали, что после вашего приезда жизнь моя изменилась. Не знаю, как объяснить, но это правда. Я стала другой. Не такой замкнутой. Стала более открытой, менее обидчивой. Я даже (технически говоря) счастлива».
– Чего ты ей не напишешь? – спросила недавно Зи. – Она тебе дала свою визитку. Там есть электронный адрес. Черкни ей пару строк, о чем угодно.
– Ага, вот только этого Фейт Фрэнк в жизни и не хватает. Переписки с первокурсницей из заштатного колледжа, про который она давно и думать забыла.
– А может, она рада будет услышать, что у тебя все хорошо.
– Нет, не могу я ей написать, – решила Грир. – Она меня не вспомнит, да и вообще злоупотреблять ее любезностью некрасиво.
– «Злоупотреблять любезностью»! – фыркнула Зи. – Сама себя послушай. Это не любезность, Грир. Она дала тебе свою визитку, и мне кажется, это здорово. Грех не воспользоваться.
Но Грир так и не написала. Иногда на нее обращали особое внимание преподаватели, но это было не то же самое. Один из них, Дональд Малик – он вел семинар по английской литературе для первокурсников – написал «Зайдите ко мне» на последней страницы ее работы, посвященной Бекки Шарп как отрицательной героине «Ярмарки тщеславия» Теккерея. Им приходилось по программе читать много разных романов, но Грир особенно понравился этот. Бекки Шарп с ее безудержным честолюбием была ужасна, и все же нельзя было не уважать ее за целеустремленность. Столько людей путаются в собственных желаниях. Не знают на деле, чего хотят. Бекки Шарп знала. Получив проверенную работу, Грир зашла в кабинет Малика, где на нее отовсюду норовили свалиться книги.
– Вы хорошо справились, – сказал он. – Понятие отрицательного героя или, в вашем случае, отрицательной героини не многие способны постичь интуитивно.
– Мне кажется интересным то, что про нее приятно читать. Несмотря на то, что она – человек непривлекательный, – сказала Грир. – Непривлекательность в последнее время вообще сильно заботит женщин, – добавила она с важным видом. Она недавно прочитала об этом статью в «Блумере», на который подписалась. Жалко, далеко не все в этом журнале было ей интересно, однако она пыталась думать о нем хорошо, ради Фейт.
– Видите ли, я написал целую монографию про отрицательных персонажей, – пояснил Малик. – И хотел бы дать вам ее почитать. – Он встал, провел пальцем по корешкам: они пощелкивали, будто тихий ксилофон. – Ну, где ты, персонаж? – спросил он. – Давай, покажи свое отрицательное лицо. А! Вот ты где. – Он выхватил с полки книгу и протянул ее Грир со словами: – По вашим работам – которые вы, судя по всему, действительно пишете сама, чего на свете не бывает, – я вижу, что у вас светлая голова. Вот и подумал: вам не повредит почитать побольше.
Но сам он был человеком неприятным, изо рта у него воняло луком, его стиль – как на письме, так и в преподавании – грешил усложненностью и герметичностью – да, не было в нем ничего привлекательного. И хотя иногда у него на занятиях Грир позволяла образам романов унести ее прочь, вскоре выяснялось, что унесло ее слишком далеко, прочь из литературных пределов, в места, с литературой не связанные. Она представляла себя в постели с Кори или думала, чем они с Хлоей и Зи займутся сегодня вечером.
Грир потом прочитала книгу Малика, потому что была из тех, кто считает: если тебе дали, прочесть обязательно. К сожалению, книга оказалась непроходимо-академичной и, пролистывая страницы с благодарностями, Грир не без досады отметила, что он благодарит свою жену Мелани «за то, что она согласилась отпечатать длинную рукопись своего безнадежно „безрукого“ мужа и ни разу не пожаловалась». К этому он добавил: «Мелани, ты – святая, и дар твоей любви приводит меня в трепет». Грир продралась сквозь книгу, раз уж пообещала это себе, впадая в скуку и злость над текстом, который отказывался раскрывать ей свой смысл. Она не знала, что потом сказать автору, в итоге не сказала ничего, что, впрочем, проблемой не стало, поскольку вернуть книгу он так и не попросил.
Грир в последнее время часто виделась с Зи и Хлоей, а еще – с Кельвином Ангом, ударником из семьи корейцев-иммигрантов, который жил этажом выше, а также с его соседом по комнате, которого звали Кот – так его из лучших чувств нарекли родители, потому что это было первое слово, которое он произнес. Кот был крупный, симпатичный и очень эмоциональный, носил теплую куртку и часто повторял: «Ребята, я вас обожаю», после чего норовил от избытка чувств облапить очередную приятельницу. Они вместе ходили на вечеринки, хотя в студклуб больше не совались. Передвигались вместе, как детишки в общем костюме верблюда. Гуляли по заснеженным окрестностям, ездили на автобусе в Вашингтон участвовать в митинге против изменений климата, отправляли друг другу ссылки на всякие статьи, посвященные охране окружающей среды, участию США во всяких бесконечных войнах, насилию над женщинами и нарушению репродуктивных прав.