Живое и неживое. В поисках определения жизни

С дарвиновских времен миновало почти столетие, прежде чем ученые начали специально организовывать экспедиции в естественную среду обитания обезьян, чтобы в подробностях наблюдать их поведение. И стоило им этим заняться, как стали накапливаться непосредственные, из первых рук, сюжеты об удивительных реакциях приматов на смерть. Исследователи стали рассматривать эти сюжеты как самостоятельную область научных исследований, которая получила название танатологии приматов. Здесь первое наблюдение столкновения обезьян со смертью было сделано в 1960-е гг. Джейн Гудолл [84], молодой британской исследовательницей, которая приехала в Танзанию с намерением поселиться поблизости от шимпанзе. Однажды Гудолл наблюдала за самкой, которую прозвала Олли. Та недавно родила, однако Гудолл вскоре заметила, что детеныш нездоров. «Ручки и ножки его бессильно болтались, – вспоминала она позже, – и он громко кричал, как только мать делала шаг» [85].
Поскольку детеныш был слишком слаб, чтобы цепляться за шерсть Олли, той приходилось бережно носить его на руках. Она забралась с ним на дерево, уселась на ветке и осторожно положила его себе на колени. Разразился ливень; полчаса и шимпанзе, и исследовательница мокли. Когда дождь закончился, Гудолл увидела, как Олли слезает на землю. Детеныш больше не пищал. Его головка свисала столь же безжизненно, как и его конечности. И Гудолл обратила внимание, что теперь Олли обращается с детенышем по-другому.
«Неужели она понимала, что ее отпрыск умер?» – пишет Гудолл.
Олли уже не баюкала малыша, а таскала его за ногу или за руку. Иногда она перебрасывала его тельце через плечо. Словно в оцепенении, она носила с собой детеныша еще два дня. Другие шимпанзе глазели на нее и на мертвую кроху, но Олли просто смотрела невидящим взглядом в пространство. В конце концов Гудолл потеряла ее из виду в густой чаще. Она обнаружила Олли лишь на следующий день. Детеныша с ней уже не было.
В последующие десятилетия приматологи наблюдали и других самок, реагировавших на потерю детенышей подобно Олли. Они видели бдения молодых горилл над телами их мертвых матерей. Занимаясь исследованиями в джунглях Берега Слоновой Кости, приматолог Кристоф Бёш как-то увидел на земле труп шимпанзе. Похоже, обезьяна погибла при падении с дерева. Затем исследователь увидел, как пришли пятеро других шимпанзе и тоже заметили тело. Они быстро взобрались на соседние деревья, где несколько часов ухали и кричали.
Наше представление о том, что значит быть живым, отчасти проистекает из нашего осознавания собственной жизни, а отчасти – из нашей интуитивной способности отличать живые организмы от неодушевленных предметов. Но оно обусловлено также тем, что мы понимаем разницу между жизнью и смертью. Другими словами, быть живым – значит не быть мертвым. К этому осознаванию человечество пришло не через логику и дедукцию. Наше понимание смерти – иной природы, нежели теория эволюции Дарвина или открытие электрона Томсоном. Оно уходит корнями в древнюю интуицию.
Разное поведение по отношению к живым и мертвым сложилось у животных в ходе эволюции, вероятно, уже сотни миллионов лет назад. Современных млекопитающих, птиц и даже рыб может отпугнуть запах разлагающейся плоти [86]. Зловоние смерти вызвано летучими молекулами с говорящими названиями – кадаверин и путресцин [87]. Однако причина появления этих молекул – не смерть, а жизнь, произрастающая из смерти. Когда животное умирает, его клетки разрушают сами себя и становятся пищей бактериям, обитающим внутри тела. Бактерии проедают стенки кишечника и распространяются по трупу. В качестве побочных продуктов метаболизма они и выделяют кадаверин и путресцин [88]. Эти молекулы не особенно опасны для людей. Они не убьют нас – не то что имеющие слабый запах зарин или цианид. И тем не менее у наших предков развилось острое чутье на эти молекулы, а с ним – инстинктивная реакция отпрянуть, едва лишь немного запахнет. Дело в том, что, не будучи опасными сами, эти молекулы надежно предупреждают об опасностях, связанных с мертвым телом.
Благодаря танатологии приматов [89] теперь известно, что нашим обезьяноподобным предкам 70 млн лет назад не требовалось дожидаться, пока трупы их сородичей начнут разлагаться, чтобы понять, что с ними произошло нечто очень важное. Однако некоторые ученые утверждают, что их обостренное чувство смерти проистекает из обостренного чувства жизни. Когда примат умирал, окружающие его живые сородичи продолжали видеть обычное существо с глазами и ртом, и этот облик должен был включать в соплеменниках нейронные контуры определения живого. Но контуры, предназначенные для восприятия биологического движения, уже ничего не регистрировали – ни единого подергивания. Противоречие в сигналах между привычным обликом и отсутствием движения у тела может объяснять, почему обезьяны так часто устраивают бдения над своими умершими. Возможно, им нужно время, чтобы осмыслить этот диссонанс, чтобы переместить собрата, рядом с которым они жили многие годы, в категорию неживого.
_______
Как было сказано выше, около 30 млн лет назад от прочих приматов отделилась линия человекообразных обезьян – эволюционная ветвь, которая впоследствии даст орангутанов, горилл, шимпанзе и нас. Изучение шимпанзе указывает на то, что у наших с ними общих предков развилось еще более глубокое чувство смерти, быть может, в результате появления более крупного и мощного мозга. Шимпанзе не только по-другому реагируют на своих умерших сородичей – они также демонстрируют признаки понимания причинно-следственных связей жизни и смерти. Судя по их поведению, они осознают, что падение с дерева или атака леопарда могут покончить с жизнью обезьяны.
Наша собственная линия, напомню, отделилась от линии шимпанзе около 7 млн лет назад. Ранние гоминины постепенно осваивали прямохождение, но, если не учитывать этот признак, они не особенно отличались от других обезьян, живших вместе с ними в лесах. Нет в ископаемой летописи и никаких следов того, что они обращались со своими покойниками как-то иначе, нежели свойственно обезьянам. Первые намеки на современное отношение к смерти появляются лишь в последние сотни тысяч лет [90]. И древнейшие из этих свидетельств, естественно, самые сомнительные.
В нескольких пещерах Европы и Африки палеоантропологи обнаружили скопления скелетов древних людей. Эти люди относились к тому же роду, что и мы, – Homo, но к двум другим видам: Homo heidelbergensis и Homo naledi. Не исключено, что останки этих людей были в ходе какого-то ритуала перенесены к местам их упокоения и брошены на дно узких пещер. Но пока маловато данных, чтобы уверенно отстаивать эту версию. Возможно, наших пращуров затаскивали в узкие пещеры хищники или их останки сносило туда потоками воды.