Клеймо Солнца. Том 2 (СИ)

Я чувствую себя так, словно с успехом прятал всё самое важное и личное, но вот пришла девушка, которая без всяких усилий вытащила на свет мои слабости… Я так старательно прятал чувства и эмоции в самые потаённые глубины души. Никто на свете не смог до конца выяснить ни мои страхи, ни мои сомнения. Я загнал их так глубоко, что сам поверил, будто справился. А она увидела их так легко, словно это ничего не стоит. Словно я — открытая книга.
Но есть нечто ещё более страшное. Она смотрит на меня с сочувствием. И я ощущаю, будто разлетаюсь на сотни осколков.
В жилах закипает кровь, и я чувствую, как нервно начинает пульсировать вена на шее. Наверное, я смотрю на Габриэллу слишком пристально, потому что она испуганно отступает. В ужасе от того, что внутри бушует ураган, я отворачиваюсь от Габриэллы, не зная, что делать с собственной яростью и беспомощностью. А потом за моей спиной раздаётся шёпот, полный неоправданного восхищения:
— Каким же сильным нужно быть, чтобы терпеть такую боль?
И моё сердце разбивается вдребезги.
Я не должен так поступать, но не успеваю взять себя в руки. Бросив что-то вроде «Скоро вернусь», я выбегаю из лаборатории. Плохо отдаю себе отчёт в том, как буквально пролетаю по подземным туннелям, а затем по белоснежным коридорам Стеклянного дома, поднимаюсь на лифте и достигаю кабинета. Родные стены немного успокаивают меня, только всё равно я испытываю чувство нереальности.
Я всегда гордился своей силой, выносливостью, внутренним спокойствием, самодостаточностью. С самого детства я воспитывал в себе любовь к одиночеству, к здравомыслию и самоконтролю. Ради чего? Чтобы меня вывела из себя какая-то девушка — если верить генералу Бронсону, просто дикарка с Земли?
Я, я, я. В моём монологе никогда не было столько «я», ведь мысли о собственной непростой судьбе меня не волновали. Я не задавал себе вопросов, но по меньшей мере некоторые из них теперь точно не смогу отогнать. Они шумят в голове, как надоедливые мухи.
Неужели существуют люди, которые способны чувствовать так, как она меня? Неужели все эдемы живут так? Боже мой, тогда что мы делаем на этом свете? Создаём технику, которая улучшает нашу жизнь. Улучшает ли?.. Мы не помним, не знаем, как понять другого человека. И то, что кто-то незнакомый так понимает меня, пугает до потери пульса.
Вопросы, бесконечные вопросы. Я привык не искать ответов. Однажды я понял, что это бессмысленно, и поклялся больше вопросов не задавать. Поклялся привыкать к любым условиям. Закрывать глаза на несправедливость.
Иначе не выжить. Иначе не сохранить рассудок. Вслед за растерянностью приходит презрение к себе. Я не только не способен защитить родных мне людей. Я не способен справиться с самим собой. А потом я вспоминаю её взгляд и шёпот, такой искренний и восхищённый, словно мои слабости — это достоинства.
Я боюсь эту девушку.
Не представляю, сколько проходит времени. Я перестаю слышать звуки и видеть что-нибудь перед собой. Даже не чувствую боли в рёбрах и поэтому буквально подпрыгиваю на месте, когда в левом ухе звучит голос Алана:
— Дэн, мы ждём тебя в Бункере.
Ещё пять-десять минут я провожу в кабинете, надеясь, что сердце перестанет так дико стучать. Понимая, что время идёт, а легче мне не становится, я выхожу из лаборатории. Путь до Бункера уже не волнует меня, равно как и то, зачем я спускаюсь под землю. Вчера мне пришлось доложить Бронсону о результатах исследования, которые, будь моя воля, я скрыл бы ото всех, особенно от генерала. Возможно, однажды то, что я умолчал хотя бы немного, раскроется, и тогда мне конец. Но сейчас меня это не интересует. О том, что рассказала сегодня Габриэлла, что она сделала для меня, он точно не узнает!
Я напоминаю себе, зачем иду в Бункер: Бронсон велел вживить чип слежения.
Бреду как в тумане и мне не составляет никакого труда игнорировать удивлённые и настороженные физиономии солдат генерала. Незаменимый Харви Харрис провожает меня в комнату допросов, несколько раз пытаясь меня поддеть, но даже напряжённой обстановке не под силу отвлечь от внутренних монологов, и я бы не смог сказать, какие именно гадости мне бросал громила на этот раз.
 
Когда за мной закрывается дверь, я вижу перед собой Бронсона, Алана и Коди. Мой взгляд останавливается сначала на привычно настороженном Джонсе, а затем на Практиканте, вид у которого взъерошенный и как обычно напуганный. Сьерры здесь нет, зато Коди в Бункере. Странно.
— Я наслышан, что куар-код сделан. Браво. Я впечатлён твоими успехами, — радостно сообщает генерал, и мне остаётся надеяться, что в гости к Габи наведывался Джонс, а не сам Бронсон. — Пришло время позаботиться и о тебе.
В ответ на воодушевление генерала я с трудом выдавливаю улыбку, надеюсь, она выглядит сколько-нибудь убедительной.
— Твой приятель поможет нам с чипом, — сообщает генерал, переводя взгляд на испуганного Коди. — Мы можем доверять только профессионалам.
Ярко выраженного сарказма нет, но в похвале всё-таки мало приятного, да и логичного. Коди, хоть и учёный, не может похвастаться богатой медицинской практикой.
— Мы подготовились, как положено, — Бронсон поднимает руки, словно призывая меня приглядеться к комнате допросов, и только сейчас я по-настоящему возвращаюсь к реальности.
Я легко отыскиваю причину ужаса, отражающегося на лице Коди: столешница в комнате за стеклом заставлена медицинской аппаратурой, а в центре, как предвестник чьей-то смерти, блестит хирургический стол. В совокупности с диковатой улыбкой на губах Бронсона и огромными глазами Коди и Алана вся эта картина кажется воплощением сцены из фильма ужасов.
— Для вживления чипа нужна такая основательная подготовка? — я заставляю себя произнести эти слова как можно увереннее, но, по-моему, звучит неубедительно.
— Думаю, я смог бы управиться и с парой-тройкой устройств… — с готовностью подхватывает Коди, а я даже представить не могу, что ему стоит проявить такую смелость. Но это бесполезно, потому что генерал сразу же парирует с безумной улыбкой на губах:
— Ты хочешь, чтобы мы вживили чип между пальцев, а завтра он вырезал его перочинным ножом?
Жёсткий вопрос звучит так неожиданно и совершенно не вяжется с воодушевлением Бронсона, что мы трое переглядываемся, не в состоянии скрыть потрясение.
Так и не дождавшись никакого отклика, генерал сообщает:
— Нет, мы вживим его в грудь. Или ты хотел бы прямо в голову?
Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.
В комнате допросов ответ держит моё сердце.
Бронсон смотрит на меня с любопытством. Он любит испытывать человека, чувствовать, что собеседник испугался. Ему нравится давать заведомо проигрышный выбор и наслаждаться, наблюдая, как человек мучается этим выбором.
— Конечно, в гр-у-удь, — тянет генерал. — Чип из кремния в виде небольшого цилиндра длиной примерно четыре миллиметра и диаметром полтора, — произносит генерал, обходя меня вокруг, потом он останавливается и смотрит мне прямо в глаза.
— Или ты передумал?
Началось. Вот он, первый случай, когда я вижу истинное лицо генерала.
— Нет, — произношу твёрдо, и меня пугает металл, который звенит в голосе.
— Вот и славно. — От оскала Бронсона перекашивается всё лицо. — Безопасность у нас превыше всего. Мы выстраиваем сотрудничество только на доверии.
Сегодня ночью я уже слышал эти слова, но от другого человека. Надеюсь, это просто совпадение, и генерал об этом не знает.
В буквальном смысле прикусываю язык и решительно направляюсь в комнату за стеклом, а себе мысленно задаю вопрос: «Как далеко я готов зайти?» «Ты знал, что так будет. Знал, что Бронсон покажет истинное лицо», — отвечает внутренний голос, но на самом деле всё, что меня волнует: рана в районе рёбер.
Я подхожу к столу, расстёгиваю рубашку и стараюсь стянуть её с плеча и груди так, чтобы Коди мог вживить чип. Стоит мне сесть на стол, как я вижу, что передо мной уже останавливаются побледневший Алан и улыбающийся генерал. Идти придётся до конца.