Одиночка — Джек
— Я тоже так думаю, — согласился на этот раз Дэвид. — Он не из той породы лис, которые могут в один день дважды сбежать и снова попасться. Что ты думаешь о нем, Энди?
— У меня по отношению к нему какое-то странное чувство. Но это потому, конечно, что я теперь знаю, что это Одиночка Джек!
— У меня тоже какое-то странное чувство. Но все-таки что чувствуешь ты?
— Трудно сказать. Отчасти ты уже знаешь что. Когда бы я ни взглянул на него, он был все время мрачен и отворачивался от меня. Но когда я сам отводил взгляд, то чувствовал, что он смотрит прямо на меня и усмехается, — усмехается с превосходством, пониманием, как победитель. Однако я не могу объяснить, что точно имею в виду под этими словами. Это не выразить просто так…
— Думаю, я понимаю тебя, потому что сам испытываю нечто похожее на то, о чем говоришь ты. То есть: когда я его увидел, даже еще не зная его имени, не представляя, кем он мог быть, я почувствовал точно мороз по коже. Когда я смотрел ему в лицо, я испытывал в точности то же, что чувствуют, когда кто-то уставится в спину — кто-то опасный… человек или зверь. Как будто холодок пробегает по хребту… понимаешь ли?
— Точно!
— Ну вот, а я это чувствовал, когда смотрел ему в лицо. Как будто их было двое — один передо мной, а один подкрадывался сзади!
— Ты просто высказал то, что хотел сказать я, и у меня было такое же ощущение! Ну а как насчет его лица, малыш? Каким оно тебе показалось?
— Ну, он молодой — то есть скорее хорошо выглядящий. Но я точно не припоминаю его черты. Они как будто расплываются в моей памяти. Одно я знаю: это лицо я тут же вспомню, где бы его ни увидел!
Дэвид помолчал, задумавшись, и кивнул, будто в ответ своим мыслям.
— Знаешь, я кое-что читал об этом. Это затрудняло карьеру Одиночки Джека. Он давно стал бы величайшим в мире преступником, но, как видишь, где бы он, ни появлялся, его тут же узнавали. Никто из тех, кто хоть раз взглянул ему в лицо, ни с кем бы никогда его не спутал. И даже его ближайшие друзья побаивались его. Ну а ты знаешь: тех, кого боишься, легко предавать!
— Да, знаю.
— Вот в точности это и случилось с Одиночкой Джеком. Вроде бы он всегда старался честно улаживать дела с теми, кто вокруг, и казалось, что они все равно всегда ему противодействуют. Теперь, взглянув ему в лицо, я понимаю почему. Они слишком боялись его, чтобы приноравливаться к нему. Разве не так?
— И я так думаю, — согласился Эндрю.
— И этот человек был вынужден скользить, словно тень, по миру, делать невозможное, и всегда играть в одиночку, сам за себя, потому что ни разу не встретил живое существо, которому мог бы довериться!
Братья помолчали. Какое-то время спустя Эндрю пробормотал:
— Между прочим, Дэйв, насчет поездки на Запад…
— Насчет чего?
— Ты помнишь наше недавнее пари — если кто-нибудь осмелится положить руку на голову этого волкодава…
Дэвид Эпперли, чертыхнувшись, стукнул кулаком по ладони.
— Будь оно проклято! — сказал он. — Я попался. Ладно, Энди, мы отправимся, когда ты скажешь.
Глава 5
СНОВА ОДИНОЧКА ДЖЕК
И неделю спустя Дэвид Эпперли отправился вместе с братом на Запад. Он собирался остаться там, может быть, на полгода, а если за это время ему не понравится там, он вернется и продолжит прежнюю жизнь среди своих друзей на Востоке. Ему вообще не нравилась идея этой поездки. Если бы он хотел по-настоящему поохотиться, как он постоянно повторял своему брату, то выбрал бы места, где водится кое-что поинтереснее волков и антилоп да изредка попадающихся медведей. А так, считал он, это совершенно бесполезная трата времени. Однако Эндрю никогда не отступался от своего, а значит, поездка должна была состояться: чемоданы упакованы, билеты куплены, и долгое путешествие началось. В багажном вагоне ехал огромный пес Команч, который возвращался в родные края, чтобы научиться выть на луну на ранчо Эндрю Эпперли. Но еще в поезде Команч доставил немало хлопот.
В Буффало, когда носильщики, которым щедро дали на чай, вывели огромного пса в наморднике на прогулку, к ним подскочил какой-то человек, сбил одного с ног и вырвал поводок из рук другого. Но в тот же миг, к счастью, на вопли негров сбежалась толпа. Местные охранники бросились к предполагаемому похитителю собаки, и он был вынужден отпустить Команча, чтобы спастись самому. Выхватив револьвер и угрожая, но не сделав ни выстрела, он словно проскользнул сквозь толпу и скрылся.
Братья Эпперли с удивлением обсудили случившееся и в конце концов пришли к выводу, что это, должно быть, был кто-то из цирка. Оба считали, что с Команчем можно сделать отличный номер, если только вокруг будет крепкая решетка.
Так что братья постарались выбросить этот случай из головы, разве что стали побольше платить служащим в багажном вагоне, чтобы те не спускали с собаки глаз ни днем ни ночью. Миля за милей уносились прочь, и Эндрю Эпперли объяснял младшему брату, почему он смотрит на Запад не как на чужую страну, а как на край, котором он пользуется почти неограниченной властью, и знакомил брата с природой своей империи.
Большие изменения произошли за последнее время на Западе. За многие и многие поколения эта земля заполнилась стадами крупного рогатого скота, который мало что значил в глазах остального мира. Копыта, шкуры и рога могли, конечно, быть использованы. Но мясо и кости пропадали даром. Человек мог убить быка, чтобы зажарить один бифштекс, и преспокойно бросал остальное. Это не считалось грехом, если не пропадала шкура.
Десятки тысяч костлявых лонгхорнов бродили по степям и заполняли долины. Лето истощало их. Зима сбивала в кучу, засыпала снегом и убивала многих, словно мух. Но их, как ни странно, становилось только больше.
До сих пор все это мясо бродило без пользы, но наконец инженерные умы вкупе со здоровым духом нации проложили путь через континент, и железная дорога начала вывозить с земель Запада огромное количество мяса. И хотя оно было куда хуже того, что давали вскормленные зерном животные Востока, его было достаточно, чтобы наполнить кастрюли бедняков. А мясо есть мясо, даже когда оно жесткое, как подошва. Так эти бесчисленные беспризорные стада, блуждающие прежде по равнинам, внезапно возросли в цене, и Эндрю Эпперли, приехавший однажды на Запад отдохнуть и поохотиться, понял, какие в этом деле открываются неограниченные возможности. У него было достаточно средств и духа авантюризма. Сам он не разбирался в скотоводстве, но сумел нанять тех, кто знал толк в этом деле. И погрузился в дело с головой. Он еще застал те времена, когда коров в Техасе можно было купить по доллару за голову. Но цена вскоре изменилась. Он увидел быков, за которых просили тридцать пять — сорок долларов. Индейцев загнали в резервации и удерживали там, и эти индейцы хотели есть. Железная дорога вывозила десятки тысяч голов скота на Восток. Недавно еще крупные скопления скота несколько поразрядились. Рынок закупал немного быстрее, чем мог восстанавливаться источник продукции; таким образом, цена на нее все время сохранялась хорошая.
Разъезжая тут и там и скупая породистый скот, Эндрю Эпперли вскоре заполонил всю страну своими огромными стадами. Он покупал коров на юге по двадцать, гнал их на север и продавал там по сорок долларов. Год от года он делался богаче, удваивая капитал. Вскоре он так разбогател, что перестал вникать в детали и подсчитывать общее количество средств, которыми владел. Все, что ему приходилось делать, — это придумывать новые комбинации, осваивать новые рынки и отправлять туда скот; договариваться о перевозке на большие расстояния и откупаться либо отбиваться от индейцев, от мелких белых негодяев и организованных дельцов.
Поскольку такой огромный и быстрый рост его благосостояния не мог не вызывать зависти, находились люди, которые вредили ему, как только могли. Рынки сбыта были открыты для скота, принадлежащего любому. Наивные вопросы о наличии соответствующего клейма и расписки о продаже не задавались. Востоку нужен был скот; железные дороги стремились наполнить свое русло, а покупатели просто сгребали все стада, которые попадались под руку, не задерживаясь особо на таких мелких деталях, как клеймо.