Завещание Петра

Очень часто бывало, что люди случайно попадали под облучение НЛО и открывали в себе новые способности, например, к целительству. Ларькин, встречавшийся с тридцатью такими облученными, придумал не совсем удачное цирковое сравнение. Он говорил, что большинству людей совершенно правильно закрыт доступ в клетку со львами, а те, перед которыми дверь совершенно случайно открылась, напрасно начинают воображать себя дрессировщиками. Далеко не каждый рождён дрессировщиком. Как иначе можно было объяснить людям, что если у них появилась возможность иногда тратить свою энергию на коррекцию биополя ближнего своего, то вовсе не обязательно делать это своей профессией? Закон сохранения энергии никто не отменял. Ларькин приобрёл уже некоторый опыт и мог дать дельный совет человеку, оказавшемуся в подобной ситуации.
Но весь предыдущий опыт говорил о том, что предстоящее дело относится к категории бредовых. Борисов настолько уверовал в это, что происшествие в аэропорту в определенном смысле было для него громом, ударившим среди ясного неба.
Когда они уже стояли у поста контроля, прощаясь, с Ильей вдруг опять произошло то, что капитан называл «случайным попаданием в астрал». Взгляд Большакова стал отрешенным, он так и застыл с протянутой для пожатия рукой.
— Будьте осторожны там, —глухим, внезапно севшим голосом произнес он. — На пятую ночь в Оренбурге не спите, вам будет грозить опасность. Смертельная опасность. За каждым вашим шагом будут следить и опережать как минимум на один ход. С момента прибытия в Оренбург вы будете под колпаком. Да вы, в общем, уже под колпаком.
Он замолчал, безотрывно глядя на электронное табло над левым плечом Ларькина. Правая рука его медленно опустилась вниз. Большаков покачал головой и вздохнул.
— Простите, товарищ майор, что напросился вас провожать. Может быть, и не стоило оставлять штаб без присмотра, но у меня было ощущение, что я должен буду вам что-то сказать. Будьте осторожны и счастливого пути.
— Долетим-то мы, по крайней мере, нормально? — ворчливо спросил майор.
— Да, —кивнул Илья, вновь протянув руку Ларькину.
— Слава тебе, Господи. Кого же это мы так обеспокоили?
— Не знаю, —пожал плечами Большаков, прощаясь с майором. —Обстановка переменилась буквально за последние сутки.
Борисов с Ларькиным переглянулись. Будет о чём подумать в самолете. Дикторша повторно объявила о продолжении регистрации билетов на их рейс. Майор ещё раз взглянул на большие электронные часы.
— Илья, это точно не первоапрельская шутка?
— Нет, я такими вещами не шучу.
Не верить Большакову у сотрудников ГРАСа не было никаких оснований. Все они по опыту знали, чего стоят Илюшины «озарения».
— Ну что ж, — обращаясь к старшему лейтенанту, майор кивнул на ларькинский «ноутбук», —кодом придется пользоваться прежним. К сожалению. Пока. Но ты срочно разработай новый, пока мы там будем... заниматься.
По знаку майора Ларькин и Ахмеров заслонили собой от окружающих его лицо. Борисов заговорил беззвучно, но так, что Илья мог прочесть его слова по движениям губ.
— Нам может потребоваться помощь. Ренат на машине, с оружием. Условная фраза —«выезжаем через неделю». Если у вас случится что-то экстренное, требующее нашего возвращения, тогда... условная фраза —«ситуация класса омега». Место и время контакта в Москве прежние. Место и время в Оренбурге —возле стелы в 13.30 на третий день после отправки сообщения. При отсутствии контакта в Оренбурге — возвращение. Если с нами случится неприятность —доклад Седьмому. Вопросы?
— Нет.
— Ну, с Богом.
— Возвращайтесь.
Майор и капитан направились к посту проверки документов на посадку. Большаков провожал их взглядом, пока они не скрылись в дверях, потом повернулся к Ахмерову и посмотрел ему в глаза. Лицо его было невозмутимо спокойным:
— Ренатик, я забыл сказать майору. Мыс тобой будем под колпаком с момента возвращения в нашу штаб-квартиру.
  
Глава 2
 
Много будешь знать — никогда не состаришься
 
Оренбург. 1 апреля 1999 года, 19.02.
 
Дом Захарова находился на окраине Оренбурга, в районе частной застройки. Широкие улицы без тротуаров и мостовых, называемые здесь линиями, за долгую зиму заносило снегом, в котором посередине городские службы проделывали дорогу для транспорта, а пешеходные дорожки каждый хозяин расчищал у своего дома сам. В Москве в это время снег уже почти весь растаял, так что приезд в Оренбург был для Борисова и Ларькина возвращением в зиму.
— Вот и добрались, —сказал Мозговой, выбираясь из «уазика».
Капитан милиции Мозговой был выделен им в помощь местной милицией. Отношение УВД к тому, что делом Захарова заинтересовались «смежники», было двойственным. С одной стороны, никто не любит работать под контролем, но с другой стороны, у органов охраны правопорядка появилась надежда без хлопот сбагрить явный «висяк». У Борисова были соответствующие полномочия, и он мог в любой момент облегчить участь милиции, забрав в свое распоряжение все материалы дела вместе с подследственным, который уже находился в предварительном заключении. Но майор не спешил это делать, надеясь, что так заинтересованность органов внутренних дел в сотрудничестве будет более искренней.
Оперуполномоченный капитан Мозговой был мужик толковый, работящий и с характером. Не одно поколение правонарушителей помнило его любимую поговорку: «Що вы, батьку, п...дэтэ?» У него была странная манера вести себя так, как будто он постоянно был слегка под мухой. Чуть-чуть развязно — может, он и впрямь был все время «датый»? Впрочем, его самого это от работы не отвлекало, да и москвичи быстро притерпелись.
Уфолог Захаров до исчезновения проживал в доме матери, которой к тому времени исполнилось 82 года. По словам соседей, старушка постоянно болела и уже практически совсем не ходила. Николай на постоянную работу устроиться не мог, зарабатывал на жизнь переводами. Временами очень неплохо зарабатывал. Деньги тратил на лекарства матери, на книги и на поездки —в основном в Москву. Во время его отлучек заботу о Марии Михайловне, нуждавшейся в постоянном уходе, брали на себя две соседки, её подруги. Но выезжал из Оренбурга и даже выходил из дома Захаров очень редко.
Мозговой пересказал всё это с видимым отвращением, как позже оказалось, к старушке.
Родственники при жизни Марии Михайловны не давали о себе знать, но теперь, как водится, под Самарой обнаружилась дальняя родня, претендующая на наследство. Пока что они оформляли документы и опечатанный дом пустовал.
Район был населен сильно и от души пьющим народом. Отец Николая Валерьевича, сведенный в гроб целым букетом болезней, развившихся на фоне хронического алкоголизма, также незадолго до смерти был парализован. Так что ухаживать за неходячими больными Николаю было не впервой.
Сняв пломбу с тяжелой входной двери, опер впустил грасовцев в дом. Типичная планировка для частных домов в России: средних размеров зал и две маленьких спаленки группировались вокруг одной из печей, вторая стояла в огромной полутемной прихожей, часто используемой для хозяйственных нужд. У Захарова эта комната служила книгохранилищем. Свет проникал сюда днем через два окна, выходивших на широкую веранду, которая опоясывала дом с двух сторон. На полированном столе у одного из окон лежали две толстые книги, словно приготовленные для возврата в библиотеку. Ларькин взял верхнюю — она оказалась «Словарем американского сленга» Р.А. Спиерса —и, осмотрев её, показал майору то, что было отпечатано на развороте — незамысловатый, но красиво выполненный экслибрис: «Из библиотеки С.А. Рыбки».
Это имя уже встречалось им в материалах дела. В ГУВД в сейфе книга с таким же оттиском хранилась в качестве вещдока. Называлась она «История Японии». Третья книга с экслибрисом С.А. Рыбки лежала здесь — «Анти-Дюринг» Ф. Энгельса. Мозговой подтвердил, что больше таких книг найдено не было.
— Беседовали мы с той Рыбкой, давним знакомым Николая Захарова. Они учились вместе в Свердловске. По описанию соседей, он иногда приходил в этот дом. Да он и сам не отрицает. Но последний раз он заходил к Захарову в конце февраля, с тех пор не встречался с ним и по существу дела ничего сказать не смог.