Дисперсия (СИ)
Вильгельм, вне себя от ярости, чуть сам не ударился об бортик, когда на всех парах подлетел к брату. За ним плавно подкатили Гордон и Мэри. Девочка склонилась над другом и сочувствующе кивнула. На глазах у Эрика появились слёзы, он начал шмыгать носом.
— Не плачь, всё будет хорошо.
— Я не плачу, я простудился!
— Ты ещё и простудился?! — злобно гаркнул на брата Вильгельм, пытающийся поднять его.
— Ну, не то, чтобы совсем…
— Он не простудился, — заметил Гордон, взглянув на Эрика, — просто ему больно.
— И без тебя знаю!
Пока дети пытались разобраться, простудился ли Эрик вообще или просто пытается отвлечь всех от своей боли и личного горя, к ним приблизились все это время стоящие в стороне родители. Джон доверил Мэри Гордону, а Свен в свою очередь попросил Вильгельма следить за Эриком. Тот буквально побелел от страха, когда увидел приближающихся взрослых, ещё чуть-чуть, и он бы слился цветом со льдом. Но страхи Вильгельма не оправдались. Свен не стал ругать сына. Он взял всю ответственность на себя. Эрика ждала поездка в травмпункт и веселые каникулы с загипсованной рукой.
Мэри
Эрик вернулся в школу с гипсом на левой руке. Это была его первая травма в школе. Он и до этого себя калечил, но до переломов не доходило. Но, кажется, даже тут друг нашёл, чему радоваться — так как перелом был на левой руке, он не мог писать и только сидел, слушал учителя. Слушать Эрик не умел, поэтому время от времени отвлекался. На самом деле он лишь симулировал беспомощность — ему удалось провести вокруг пальца учителей, убедив их, что он левша. Но я сразу заметила, что Эрик умеет писать и рисовать и правой рукой. Поэтому, пока все старательно записывали всё за учителем, мой хитрый друг пытался вывести непонятные символы на чистой белой поверхности своего гипса. На перемене я предложила ему помощь. Он не сразу, но согласился. Правда, сильно разозлился, когда заметил, что я вывожу слово «ЛОХ» фломастером. Сразу же, как я стала вырисовывать вокруг слова сердечки и цветочки, он резко выхватил синий фломастер и стал старательно замазывать первую и последнюю букву. Вместо «ЛОХ» получилось «БОГ».
После Рождества и Нового года многое изменилось. Не обращать внимания на поведение мамы было тяжело, но я старалась. Но то, что мне до сих пор не забыть, так это состояние Гордона. Всем, в том числе мне, казалось, что ему всё равно на то, что происходит. Но когда мы вернулись домой, я изменила своё мнение. Гордон скрылся в своей комнате сразу же. Папа отвлёк меня, попросив ему помочь с праздничным столом. Нас ждал последний совместный ужин. Но даже тогда мама не присоединилась к нам. Она сказала, что слишком сильно устала, и ушла в свою комнату спать. Я поднялась наверх, чтобы позвать брата. Сначала я постучалась в дверь, но мне никто не ответил. Подождав пару секунд, я не выдержала и ворвалась в комнату. Но там никого не было. Со стороны ванной, которая находилась между нашими с братом комнатами, раздался звук льющейся воды. Я ринулась туда, но дверь оказалась заперта на замок. На мои просьбы открыть дверь никто не ответил. Наверное, он меня не услышал. Я стала бить по ней кулаками, не боясь, что это выведет из себя брата. Гордона тяжело было разозлить, но даже если постараться, мне бы не досталось, так как он всегда боялся доводить меня до слёз. Но даже тогда реакции не последовало. Я решила схитрить — замки в нашем доме были практически одинаковые. Так что ключи от моей комнаты могли подойти и к ванной. Родители никогда не лишали меня или Гордона возможности запереться у себя. Но я никогда не запиралась, в отличие от братца.
Я сразу вошла в ванную, не захлопывая за собой дверь. Открывшееся передо мной зрелище привело меня в ужас. Только одно я до сих пор не понимаю — зачем Гордон это сделал. Он сидел, оперевшись спиной об ванну, сложив руки на коленях. Вид у него был бледнее обычного — у моего брата от рождения была светлая кожа, но не настолько, чтобы походить на белое полотно. На тот момент он выглядел скорее как фарфоровая кукла, чем как живой человек. Я заметила, как он, прикусив губу, поднял взгляд на меня, но не издал ни звука. Только тяжело и шумно вздохнул, словно на него взвалили груз весом в тонну, или словно он оббежал целый стадион. Я не сразу заметила в одной его руке канцелярский нож. Мой взгляд остановился на кровавой луже рядом с Гордоном, где-то в районе правой руки. Когда я заметила порез, то поморщилась. Отвратительно. Больно. Ужасно. Всё внутри сжалось.
Тогда мне стало очень страшно. Со всех сил, что у меня были, я закричала, зовя отца. Гордон только успел тихо произнести: «Не кричи, маму разбудишь», — и замолчал. Папа прибежал тут же, бедняга даже не успел снять с себя фартук. Он кинулся сначала ко мне, проверить, всё ли со мной в порядке, а затем только заметил Гордона. К глазам стали подступать слёзы. В такие критичные моменты папе будто становилось плевать на такие мелочи. Не обратив внимания на то, что я хнычу, он попросил меня сбегать за нашатырным спиртом, бинтом и другими нужными вещами, а сам попытался кое-как остановить кровь, которая медленно текла из раненной руки Гордона. Мама встала спустя какое-то время и не сразу поняла, почему отец вызвал скорую помощь. Только когда она заметила моего бледного и едва живого брата, до неё дошло. Она спохватилась позже нас всех.
— Всё будет в порядке! — заметил папа, когда брат с мамой уехали на машине скорой помощи. Он опустился ко мне и обнял. Я только уткнулась ему в шею и расплакалась. В тот вечер последний праздничный ужин провалился. И попытки отца отвлечь нас от грядущих перемен в доме тоже.
***
С тех пор, как брат впервые изрезал себя, мама записала его к частному психотерапевту. Она не хотела задерживаться дома, живя с папой после развода, поэтому решила этот вопрос быстро. К счастью, у неё было много знакомых, которые могли порекомендовать хорошего специалиста. В отличие от папы, мама была общительной. Только вне дома. С нами же она держалась как-то более холодно. Я не особо помню, чтобы мы с ней хорошо общались. Кажется, все свои силы и энергию она тратила на других людей, но не на нас. Меня это не сильно беспокоило, у меня был папа. Но вот с Гордоном возникали проблемы. Я не знала, о чём его расспрашивает психотерапевт, и что ему назначает. Но мне было любопытно, и я поинтересовалась об этом у отца. Он точно знал, что происходило там. Родители строго-настрого запретили мне обсуждать с Гордоном тот случай. По словам папы, это лишь могло всё усугубить, а я и так была неосторожна в словах. Но Гордон так и не ответил на самый важный вопрос — почему он это сделал. Папа не хотел скрывать от меня правды, но знал не намного больше моего. Он мог только говорить о том, что пересказывала ему мама. А она тоже не очень хотела распространяться на эту тему. В итоге то, что происходило с братом, мне было неизвестно. И это ужасно мучило меня. По ночам я видела кошмары. В основном в них было много крови и бледный Гордон. Он только грустно смотрел на меня и повторял: «Не кричи, маму разбудишь». Папа прибегал каждый раз ко мне в комнату, потому что я и правда кричала, но во сне.
— Может, и тебя надо отвезти к специалисту? — растерянно спросил у меня папа. Он и правда не знал, что делать.
— Не надо. Я просто хочу почаще видеть брата. Хочу убедиться, что с Гордоном все в порядке!
— Договорились. Но если кошмары не перестанут тебя мучить — придётся обратиться к врачу.
К счастью для меня, кошмары и правда прекратились. Гордон стал приезжать к нам чаще, чем мама с папой договаривались. Не только на праздники, но и на выходные. Он не приезжал лишь в те дни, когда должен был посещать психотерапевта. Но с тех пор Гордон стал сам не свой. Что-то в нём переменилось. Он стал осторожнее со мной в словах, словно боялся меня. Что-то его настораживало. Возможно, он волновался, что я буду докладывать родителям все, что мы вместе делали или обсуждали, а мы в основном гуляли в тишине и смотрели фильмы. Временами Гордон ещё помогал мне с домашними делами и учёбой.