Три мести Киоре (СИ)
— Будьте столь любезны, Эртор, исчезните!
И снова рухнула на диван, закрыв глаза. Что на нее нашло? Киоре ни с кем бы не зашла дальше поцелуев, но тем не менее такая вспышка гнева была у нее впервые. Неужели только из-за того, что некто отказался поддаться ей?..
— Если хотите, выслушаю вас, как священник, и дам совет.
— Дожила! Сочувствие ряженого!
— Помилуйте, кому, как не племяннику кардинала, знать о сочувствии, милосердии и тому подобном?
Киоре села, теперь уже с интересом присмотревшись к Эртору Ситфо. Родственник кардинала предлагал ей исповедаться? Ха!
— А почему бы и нет? — весело сказала она, поправляя прическу. — Видите ли, Эртор, один мужчина совершенно не поддался моим женским чарам. Это уязвило меня.
— Настолько, что из птицы счастья вы превратились в горгулью?
Киоре насмешливо фыркнула, не став ничего отвечать.
— Может, он любит жену? — предположил Эртор.
— Он вдовец.
— Опасную игру вы затеяли. Я знаю только одного вдовца, который чтит память своей супруги, — он качнул головой. — Его и трогать не стоило.
— А может, мне принципиально, чтобы к моим ногам мог пасть любой мужчина?
— Могу ли я заменить его? Или же для этого требуется презрение и холодность? — в вопросе проскользнула едва уловимая насмешка.
— Вы даже не представляете, как правы… — в тон ему ответила она.
Киоре поправила платье, разгладила помявшиеся во время похождений рукава.
— Знаете, я, конечно, не дядя, но и моего жизненного опыта хватает, чтобы понять: такого, как наш вдовец, можно растопить только искренними чувствами и лаской, но никак не случайными поцелуями на балу, — Эртор качал головой, сцепив кончики пальцев перед лицом.
— Но что он, не мужчина? Ни капли интереса к женщине… Мне трудно представить!
— Знаете, а у нас много общего! Я тоже не люблю, когда рядом есть девушка, на которую не действует мое обаяние.
— Тогда… Станем друзьями?
Их маски не закрывали губ и позволили увидеть довольные улыбки.
— Надеюсь встретить вас после бала, и не раз. А также приглашаю в гости. Думаю, темы для долгих бесед у нас найдутся.
— И вы, конечно же, хотите посвятить в них дядю?
— Разумеется! Надо же поддерживать репутацию беспутного повесы? Я потратил много сил, чтобы ее создать!
Киоре обрадовала Эртора согласием на беседы при кардинале, но добавила:
— Но лишь на условии моей безопасности. Знаете, не прельщает мысль, что меня, если что, будут судить в Догире за оскорбление веры.
— О, не переживайте, первосвященник падок до красоты, так что вас помилуют. Сам дядя судит редко.
— Что ж, я запомню это.
Глава 7
Баронета Ниира страдала от боли в ногах. Страдала уже вторую неделю, пропустив несколько балов, что невыразимо опечалило ее старую дуэнью. Она лежала, укрывшись одеялом до подбородка, и пила теплое молоко с печеньем. Тари убиралась где-то в доме, и можно было спокойно почитать новую поэму, высмеивавшую старомодных дворян.
— Ниира! Ниира! — раздалось снизу.
Баронета вздохнула и спрятала книгу на тумбочке под салфеткой. Старой графине только дай повод поворчать, а такая литература в доме грозила как минимум часовыми нотациями о благопристойности. Шум поднимался по лестнице, и, наконец, в ее спальню ворвался карминовый наряд.
— Ниира! Ты пропустила бал-маскарад! — пылала старая графиня негодованием.
— Ваша светлость, из-за хромоты меня узнали бы сразу же. Тем более вторую неделю нога не дает мне покоя.
— Еще болит? — и ее негодование испарилось, она спросила участливо и нежно.
У старой графини не было своих детей, и боль чужих она воспринимала с материнским сочувствием.
— Думаю, дня через три встану. Есть ли там какие-нибудь балы?
Графиня печально качнула головой, присев на краешек постели. Рука ее замерла над лодыжкой девушки.
— Ниира, мне давно следовало честно с тобой поговорить.
— О чём же? — удивилась та, приподнявшись на подушках.
Откуда-то пахнуло можжевельником, а комнату словно окутала дымка печали. Старая графиня смотрелась в зеркало на стене, как будто спрашивала, куда сбежала ее беспечная молодость, как будто хотела переложить на своего двойника всю ответственность.
— Твои родители не объяснили мне, почему столь спешно отправили тебя в Тоноль и почему не подыскали пару дома. Ты не богата и, будем честны, не красива. Замуж ты можешь выйти только по расчету или же по скандалу.
Графиня замолчала, снова посмотрев в глаза воспитаннице.
— Вы предлагаете взяться за последний вариант?
— Большей частью — да. Несколько равных тебе по положению молодых людей помолвлены с колыбели, а другие — из колыбели не вышли. Разумеется, речь о присутствующих в столице и ее округе.
— Вы знаете, незамужней я не имею права вернуться домой, а денег у меня мало. Похоже, как бы нам ни хотелось, мы вынуждены вести нечестную игру.
Старая графиня кивала в такт ее словам, удивляясь рассудительности девочки, которой не было и шестнадцати. Она готовила аргументы и угрозы, собиралась настаивать на своем, но теперь это всё стало лишним, и в душе старой графини осталась лишь жалость.
— Я подумаю над кандидатами в твои мужья. Ты пока лечись. Поправляйся, девочка, — она поднялась.
Шорох платья. Холодный поцелуй в лоб и блестевшие от сочувствия глаза. Графиня достала платочек и поднесла его к векам, развернулась к выходу.
— Всего доброго, ваша светлость. Я съезжу в Догир и помолюсь за искупление греха нашего.
— Светлая мысль, светлая мысль, — кивнула дуэнья Нииры. — Только прежде выздоровей.
Хлопок двери. Баронета откинулась на подушки. Свежий запах можжевельника ушел, оставив недельную затхлость комнаты. Ниира стерла со лба испарину и достала книжку, открыла. Бледно-золотистая бумага, витиеватый шрифт, как будто рукописный, рисунки на полях. Она перевернула несколько страниц, и взгляд сам упал на парочку стариков-любовников, слившихся в страстных объятиях.
Горло сдавил спазм, и Ниира тут же потянулась к кружке с молоком, качнулась, запястьем столкнула кружку, и по кровати растеклось пятно. Она хотела позвать Тари, но вышел только надсадный хрип, только шипение, кончившееся темнотой.
…Прекрасный сад пестрел всеми цветами осени, его аллеи скрывали вереницу танцующих скульптур и сходились у ажурной беседки. Там, заключенная в клетку, каждый день с середины весны и до середины осени пела невзрачная птичка, прыгая по шаткой жердочке. Слуги каждый день меняли ей воду и сыпали корм, всё через прутья, и никто никогда не открывал крохотной дверки. А глаза у птички были тупые, как у монахов — серые бусинки без проблеска жизни. Монахи, хоть и носили голубое, такими же безликими тенями скользили по собственной просторной клетке монастыря, соблюдая ежедневные ритуалы с точностью до минуты — в каменных ступенях остались следы тысяч ног. И только синее небо, часто хмурившееся тучами, казалось вольным и свободным. Лазурное при солнце летом, хрустальное, как лед, зимой, нежно-голубое, с силуэтами перелетных птиц весной и осенью, оно единственное было живым в серых стенах монастыря. И столь часто лившийся с него дождь только отражал уныние обители.
Жить, жить и жить! Вереница лиц, скрытых масками, бесконечная череда спрятанных плащами фигур. Пьянящие запахи и напитки, легкий флер тлена и низкий, грудной смех, свивавшийся вокруг шеи дымными кольцами. Черные, чуть разные по форме глаза сильно подведены, и по ямочке под левым веком стучит кончик мундштука. Глаза смеются, глаза чаруют, зовут и манят. Им поддаешься, к ним тянешься, пока не падешь в бездну. И лишь тогда понимаешь: их обладатель бесконечно болен…
Ниира дернулась от холода, осколками осыпались черные глаза, а вместо них проступило обеспокоенное, бледное лицо Тари, державшей в руках перевернутый стакан. Ниира сжала виски. Голову ломило, как после хорошего удара. Лба коснулось нечто холодное — Тари прислонила принесенный стакан. Простонав, баронета схватила его и прижала сильнее. Облегчение продлилось до тех пор, пока служанка не вытащила из кармана застиранного передника тощий кошелек. Ниира пересчитала монетки.