Мост

В следующий миг наступает тишина. Траулер чуть отшатывается, но уже через секунду снова рвется вперед и вверх, переваливает через верхушку огромной мандалы, обрушивая все новые дожди осколков. Ракушки и стекляшки вместе сыплются на ковер, барабанят по широким листьям фикусов в кадках.
И вдруг, к моему изумлению, все это прекращается. Траулер исчезает из виду. Перестает сыпаться стекло. Скрежет удаляется — корабельный киль бороздит верхние ярусы.
Люлька мистера Джонсона качается маятником, колебания постепенно затухают. Стекломой шевелится, медленно встает, озирается; на его спине золотистой чешуей блестят осколки. Он лижет ранку на тыльной стороне ладони, осторожно стряхивает со спецовки ракушки и битое стекло, идет в конец покачивающейся люльки и берет швабру с коротким черенком.
Сметает мусор, насвистывает при этом. Время от времени он печально поглядывает на то, что осталось от круглого окна.
Я стою и наблюдаю за ним. Он вычищает люльку, проверяет, целы ли тросы, перевязывает кровоточащие руки. Затем внимательно осматривает окно и находит несколько фрагментов, не выбитых и не вымытых. И снова приступает к любимому делу.
После удара траулера прошло минут десять, а я в коридоре по-прежнему один. Никто не приходит выяснить, что случилось, не надрываются сирены. А мистер Джонсон знай себе моет и натирает. В разбитое окно затекает теплый бриз, ворошит изорванные листья растений. Там, где была дверь в L-образный лифт, сейчас голая стена с нишами для статуй.
Я ухожу. Поиск Третьей городской библиотеки снова прерван по не зависящим от меня обстоятельствам.
Возвращаюсь в свою квартиру, но там меня ждет еще большая катастрофа.
В апартаменты входят и выходят люди в серых спецовках, складывают одежду на тележку. Перед моим оторопелым взором появляется очередной грузчик, сгибающийся под тяжестью картин и рисунков. Сгружает их на тележку и возвращается в комнату.
— Эй! Вы! Эй, вы! Что вы тут вытворяете?!
Люди останавливаются и недоуменно смотрят на меня. Я пытаюсь вырвать из рук одного, долговязого, рубашки, но он слишком силен. Он озадаченно моргает, но крепко держится за мою одежду. Его приятель пожимает плечами и исчезает в дверях.
— А ну стоять! Вон отсюда!
Я оставляю в покое олуха с рубашками и бросаюсь в комнату. А там — настоящее столпотворение. Всюду мельтешат люди в сером, одни опрастывают шкаф с постельным бельем, другие выносят вещи, третьи сгребают с полок книги и укладывают в коробки, снимают картины со стен и фигурки мостовиков со столов. Я озираюсь. Я в ужасе. Я парализован.
— Прекратите! Что вы делаете? Кто-нибудь объяснит?! Перестаньте!
Некоторые оборачиваются и глядят на меня, но не прекращают свое черное дело. Один вознамерился унести все три зонтика.
— Клади назад! — кричу, преграждая ему путь и даже замахиваясь тростью.
Он вырывает из моей руки трость и вместе с ней и зонтиками исчезает в коридоре.
— А, так вы, должно быть, мистер Орр. — Из спальни появляется крупный лысый мужчина в черном пиджаке поверх спецовки. В одной руке он держит черную шляпу, а в другой скоросшиватель.
— Он самый! А кто же еще?! И что тут происходит, черт возьми?!
— Мистер Орр, вы переселяетесь, — улыбается лысый.
— Что? Почему? Куда? — выкрикиваю. У меня дрожат ноги, в желудке — тяжелый тошнотворный ком.
— Гм… — Лысый заглядывает в папку. — Ага, вот: уровень У-семь, триста шестая комната.
— Что? Где это? — Я ушам своим не верю. — У-семь?
Это же под железной дорогой! Но ведь там живут рабочие, простолюдины! Что происходит? В чем я провинился? Должно быть, это какая-то ошибка!
— Вообще-то, я не знаю, сэр, — бодро отвечает лысый. — Но уверен, вы сможете спросить дорогу.
— Но почему? Почему я должен переселяться?
— Ни малейшего понятия, сэр, — весело ответствует он. — А долго вы здесь прожили?
— Полгода. — Из гардеробной исчезают все новые и новые предметы одежды. Я снова поворачиваюсь к лысому:
— Постойте, но ведь это мои вещи! Зачем они вам?
— Возвращаем, сэр, — отвечает он с улыбкой.
— Возвращаете?! Куда? — вопию в отчаянии. Все это очень несолидно, но что еще мне остается?
— Не знаю, сэр. Наверное, туда, где вы их взяли. Точно могу сказать: не в мой департамент.
— Но ведь они — мои!
Он хмурится, снова заглядывает в папку, снова шуршит бумагами. Отрицательно качает головой, участливо улыбается:
— Нет, сэр.
— Мои, черт возьми!
— Простите, сэр, но они не ваши. Собственность больничной администрации. Видите, вот здесь написано? — Он сует мне под нос список всех моих покупок в магазинах одежды по больничному кредиту. — Видите? — Он хихикает. — А я уж было испугался, сэр. Если б мы и правда забрали что-нибудь из вашего, это было б незаконно. Вы б могли заявить на нас в полицию и были бы совершенно правы. Вы б могли обратиться…
— Но мне сказали, я могу покупать все, что захочу! У меня было пособие! Я…
— Послушайте, сэр, — говорит лысый, глядя, как очередная партия шляп и костюмов проплывает мимо нас к выходу, и что-то отмечая в папке, — я не адвокат и не какой-нибудь там законник, но зато не возьмусь и припомнить, сколько лет занимаюсь вот этим делом. Если мне не верите, сэр, то можете сами проверить, что все это барахло принадлежит больнице, а вы им только пользовались. Позвоните туда, сэр, и вам скажут.
— Но…
— Сэр, я уж не знаю, чего вам такого наговорили, но если мне не верите — проверьте. Чего проще?
— Я… — Мне становится нехорошо. — Послушайте, а что если вы… перерыв сделаете, а? Только на минутку, а? Пожалуйста! Дайте позвонить моему лечащему врачу. Это доктор Джойс, вы наверняка о нем слышали. Он во всем разберется. Должно быть, это…
— Недоразумение? — Лысый от души смеется. — Не обижайтесь, сэр. Простите, что перебил, но как тут не смеяться? Знали б вы, сколько людей мне это говорили! Кабы мне каждый раз платили по шиллингу, давно был бы миллионером. — Он качает головой, вытирает щеку. — Ладно, сэр, если вы и правда в это верите, лучше свяжитесь с соответствующими инстанциями. — Он оглядывается. — Тут где-то телефон был…
— Не работает.
— Да что вы, сэр! Работает. Я полчаса назад звонил в департамент, сказал, что мы уже здесь.
Я нахожу телефон на полу. Он совсем плох, только щелкает, когда я пытаюсь набрать номер. Рядом наклоняется лысый.
— Что, сэр? Отключили? — Он смотрит на часы. — Однако рановато, сэр. — Он делает новую пометку в папке. — Ну и шустер же народ на станции! — Он негромко причмокивает губами и восхищенно качает головой.
— Послушайте, а все-таки нельзя ли чуть-чуть подождать? Дайте мне переговорить с врачом, он во всем разберется. Его зовут доктор Джойс.
— Так в этом нужды нет, сэр, — радостно заявляет лысый. И тут ко мне в голову заползает противная до тошноты мыслишка. Лысый ворошит листы в папке, ведет пальцем по предпоследнему. — Ну вот же, сэр. Вот сюда гляньте.
Там подпись доброго доктора.
— Видите, сэр, он уже в курсе, — говорит лысый. — Это с его разрешения…
— Да. — Я сажусь и гляжу в голую стену перед собой.
— Ну так что, сэр, вы удовлетворены? — В голосе лысого нет ни малейшей иронии.
— Да, — слышу собственный голос. Я в шоке, в ступоре, в ватном коконе; все чувства угасли, их пепел разворошен и залит водой.
— Сэр, боюсь, нам все-таки придется взять и то, что на вас. — Бригадир грузчиков смотрит на мою одежду.
— Не верю, что вы это всерьез, — отвечаю вяло.
— Всерьез, сэр. Да не расстраивайтесь вы так. Мы вам спецовку принесли. Новую, между прочим. Хотите прямо сейчас переодеться?
— Это же смехотворно.
— Понимаю, сэр, но ведь правила — они на то и правила, верно? Да вы не сомневайтесь, спецовочка вам понравится. Новехонькая!
— Спецовочка?..
Она ядовито-зеленая. Туфли, брюки, рубашка и очень грубое нательное белье.
Я переодеваюсь в опустошенной туалетной комнате, в голове так же пусто.