Похититель вечности

На сей раз я решил вернуться в Англию и вести праздную жизнь. В 1970–80–х я жил на южном побережье, неподалеку от Дувра и немало счастливых дней бродил по тамошним улицам, воскрешая в памяти юность, с трудом узнавая места, изменившиеся за прошедшие двести лет. Но я по–прежнему чувствовал себя как дома — эти десятилетия были наполнены приключениями и счастьем, я узнал о внезапном взлете к славе моего племянника Томми и был очень этим удивлен. Но со временем я понял, что должен уехать: мне стало беспокойно, а такое случалось каждые лет двадцать, — и в 1992 году я вернулся в Лондон, хоть и не сразу определился с планами на будущее. Я решил снять небольшую квартиру где–нибудь на Пиккадилли, поскольку не хотел сильно привязываться к городу, если мной снова овладеет тяга к перемене мест; по воле случая снова я оказался в мире телевидения и создал нашу спутниковую телевещательную станцию.
Так я прожил последние семь лет.
 
Глава 24
ПРОЩАНИЕ С ДОМИНИК
Я подождал, когда Тома выйдет из дома поиграть с друзьями, чтобы поговорить с мистером и миссис Амбертон. Я не горел желанием это делать, но собрался с духом и вошел в кухню. Мы сели вокруг кухонного стола, все трое; их маленький очаг, набитый дровами, шипел и плевался, прямо как мистер Амбертон, и я рассказал им, что случилось с Джеком Холби. Я решил не выдавать им всей правды, стремясь выставить Ната Пеписа в самом жалком свете, а Джека представить настоящим героем. Мистер Амбертон ничего не сказал — он вообще уделял больше внимания своему виски, нежели мне, — супруга же его поминутно охала от ужаса, прижимая руку к губам, пока я рассказывал, как пролилась кровь; в конце она покачала головой, точно мы оскорбили самого господа бога.
— Что с ним станется? — спросила она. — Это ужасно. Поднять руку на Ната Пеписа. Сына сэра Альфреда! — То, что он был сыном видного человека, еще не означало, что он сам был таковым, но для миссис Амбертон это не имело значения; преступление состояло в том, что низший оскорбил высшего. — Я никогда не доверяла Джеку Холби, — добавила, громко фыркнув и скрестив руки на груди.
— Он не виноват, — настаивал я, стараясь говорить спокойно, однако я боялся, что не в силах защитить Джека. — Его довели, миссис Амбертон. Пепис — задира и распутник, вот и все. Он…
— Но я не понимаю, — спросила миссис Амбертон, — почему это Джек защищал Доминик? Он так близко знаком с нею?
— Ну мы же все вместе работаем, — неопределенно сказал я. — И он защищал не столько ее, сколько меня. — Она озадаченно посмотрела на меня, и пришлось объяснить. — Дело в том, — сказал я, немного нервничая, поскольку сейчас нужно было сообщить двум хорошим людям, что я год им лгал, — что Доминик вообще не моя сестра. На самом деле, мы не родственники.
— Ну так а я о чем говорил? — торжествующе заявил мистер Амбертон, с усмешкой хлопнув рукой по столу; жена шикнула на него, и велела меня продолжать.
— Сперва мы так говорили, поскольку боялись, что не найдем работу вместе, если не назовемся братом и сестрой. Встреча с вами была чистой случайностью, а к тому времени мы уже привыкли лгать. Хотя в этом не было нужды — мы лгали всем и не считали, что нужно что–то менять в нашей истории.
— А Тома? — спросила миссис Амбертон. Она старалась сдерживаться, но было ясно, что внутри у нее клокотал гнев. — Как насчет него? Полагаю, ты сейчас скажешь мне, что это просто мальчишка, которого ты подобрал где–то на парижской улице. Я хочу сказать, у вас у всех одинаковый акцент, так что где уж нам, двум дуракам, было понять разницу?
По ее тону было ясно, что она очень обижена.
— Нет, — ответил я, склонив голову от стыда и боясь встретиться с ней взглядом. — Он действительно мой брат. Ну, по крайней мере — наполовину. У нас разные отцы, но мать одна.
— Ха! — неприязненно фыркнула она. — И где же она тогда, могу ли я спросить, — эта ваша мать? Живет в какой–нибудь деревне? Работает в поместье?
В ее глазах стояли слезы — подозреваю, скорее из–за Тома, чем из–за меня. И тут я понял, как мало мы рассказали Амбертонам о нашем прошлом, помимо наглой лжи, что все мы — родственники и путешествуем вместе. Из учтивости они никогда не расспрашивали нас, принимая наш вымысел за чистую монету. Но теперь я должен был рассказать правду. Уставившись на огонь, я поведал им о своем детстве в Париже, о матери, Мари, и бессмысленном убийстве моего отца, Жана; о драматурге, который помогал нам деньгами; о мальчишке, укравшем сумочку у моей матери, когда она выходила из театра, и о том, как она познакомилась со своим вторым мужем Филиппом, родным отцом Тома; о его попытках творить — на сцене и все ее; я рассказал им о том роковом дне, когда он убил мою мать, и я убежал из дома искать помощь. Рассказав о его казни и последующей встрече с Доминик Совэ на борту судна в Кале, я поведал, как мы год прожили в Дувре, полагаясь на свои силы, а затем отправились попытать счастья в Лондон. По дороге мы встретили их, Амбертонов, а остальное им известно. Я не стал рассказывать им о той ужасной ночи, когда мы столкнулись с Ферлонгом и бежали, оставив его гнить в зарослях; мне показалось излишним добавлять к моей к истории еще и этот ужас. Говорил я долго; прошло немало времени, но они молча выслушали мой рассказ. В итоге:
 
— Ну, я все равно не понимаю, зачем понадобилось нам лгать, — сказала миссис Амбертон, стоя на своем, как борец за высокую мораль. Она перестала возмущенно гневаться, и теперь смотрела на меня с разочарованным пониманием. — Но, полагаю, все это к лучшему.
— К лучшему? — переспросил я, изумленно уставившись на нее. — Как же это — к лучшему? Что здесь хорошего? Из–за этого Джек Холби попал в тюрьму, его будущее загублено. У него были планы, миссис Амбертон. Он собирался уехать из Клеткли.
— Теперь–то он нескоро куда–то поедет, — сказал мистер Амбертон, выковыривая кусочек хряща, застрявший между двумя передними зубами — единственными, что остались у него в верхней челюсти. — Он получит лет пять за то, что сделал с Натом Пеписом. И работы ему приличной не найти, когда освободится. Еще повезло, что не убил — иначе бы его отправили на виселицу.
— О чем я и говорю, — сказал я, до крайности возмущенный их безразличием к судьбе моего друга; мне хотелось разгромить всю комнату, чтобы они, наконец, поняли, каково мне сейчас. — Вся эта ложь… если бы мы не солгали, ничего бы не случилось. Мы с Доминик уладили бы свои отношения, и люди бы знали о них. Нат Пепис остался бы сбоку припеку. Получается, что Джек в тюрьме лишь потому, что не хотел увидеть там меня. Он мой друг! — напирал я, еще не оправившись от потрясения: он пожертвовал всем, чтобы сохранить нашу дружбу. За прожитые два с половиной века я никогда более не встречался с такой самоотверженностью. Его поступок, с равным коему я никогда больше не сталкивался, тем не менее научил меня ценить дружбу. Он заставил меня поверить, что истинная преданность друзьям и нежелание предавать их так же важны, как любая черта характера. История, которую человек творит вместе с другом, их общее переживание жизни — удивительная вещь, которую так легко принести в жертву. Однако настоящие друзья встречаются редко; подчас те, кого мы считаем своим друзьями, на деле — просто люди, с которыми мы проводим много времени.
— Я подозревал, что между тобой и Доминик не все так просто, — сказал мистер Амбертон. — Замечал, как ты на нее смотришь. На сестер так не глядят, — пробурчал он, но я едва слушал его, ибо миссис Амбертон сказала такое, от чего я выпрямился и широко раскрыл глаза.
— Ну все равно она мне не нравилась, — сказала она, на секунду поймав мой взгляд и поняв, насколько я потрясен. — Нечего так смотреть на меня, Матье, — продолжала она. — Я говорю, что думаю. Мне всегда казалось, что в этой девушке есть что–то лживое. Мы помогли ей устроиться в жизни, дали крышу над головой ее братьям — о, я знаю, что ты не брат ей, но ты понимаешь, о чем я, — и чем она отплатила нам? Почти не заходит. Только из вежливости перемолвится со мной словечком на улице. Я–то понимаю, что ей всегда хотелось удрать.