( Не ) настоящая жена для магната

От этих слов Марина вздрогнула. Губы ее едва заметно дрогнули.
— Артем, — прошептала неуверенно, но он мягко ее перебил.
— Не говори… не нужно. Я все понимаю.
Она покачала головой, не отрывая от него странного взгляда. Незнакомого и… многообещающего.
— Марин…
— Я хочу попытаться, — вдруг выпалила она и, прижав раскрытые ладони к его груди, слегка улыбнулась. — Бабушка права. Я должна дать нам шанс.
Он не поверил своим ушам.
Не ослышался ли? Не ошибся? Она действительно это сказала?!
— Сладкая…
— Я хочу быть твоей, Артем, — произнесла увереннее, не давая глупым сомнениям взять над собой верх. — Хочу стать твоей женой… Твоей настоящей женой.
И тут он не выдержал. Рванув своего ангела на себя, обнял крепко, почти до хруста. Втянул цветочный аромат волос, смакуя каждую его ноту и выдохнул:
— Ты и есть настоящая, Олененок! Самая настоящая…
«А еще мне кажется, что я люблю тебя», — добавил про себя, не в силах признаться в этом даже самому себе.
Слишком рано.
Слишком… тяжело.
И… о, Господи! до чего же непривычно…
— У нас получится, — вместо этого сказал Артем. — Ты только верь мне, маленькая. Просто верь. Остальное мы сделаем вместе. Обещаю!
    
Глава 17
Марина
 
Мне никогда не приходило в голову, что счастье может быть таким… сладким. Пьянящим, как дорогое выдержанное вино из лучших сортов винограда. Крышесносным…
Поначалу этот божественный напиток пугал. Отталкивал, внушал сомнения, принуждая к отказу. Но потом, день за днем, чем больше я вдыхала его аромат, чем дольше держала в руках кубок с искрящейся рубиновой жидкостью, тем сильнее становилось желание испить его до дна, вкусить все оттенки многообещающего удовольствия, отдаться его магической силе.
Месяц пролетел так быстро, что я не успела даже опомниться. Каждый день, проснувшись рано утром и позавтракав с мужем, я ездила в клинику. Артем не мог постоянно меня сопровождать, поэтому приставил ко мне Германа — одного из своих самых приближенных и доверенных лиц.
Высокий, под два метра ростом, мужчина поначалу вгонял меня в ступор. Его холодное, словно каменная маска, лишенное чувств и эмоций лицо навевало странные ассоциации и действовало отталкивающе. Первое время я боялась его, старалась свести к минимум всякое общение, избегала смотреть ему в глаза. Черные. Вязкие, как смола.
Стоило заприметить огромную, внушающую ужас, фигуру великана, и внутренности наливались свинцом. Он прекрасно видел мою реакции, считывал все эмоции, но никогда не реагировал на них. Не знаю, делал он это специально или просто привык не обращать внимания на реакции окружающих, однако за все время нашего вынужденного знакомства мы едва ли перекинулись парой стандартных фраз.
Но, несмотря ни на какие проблемы, жизнь постепенно налаживалась. В воздухе витал аромат грядущих перемен, и я радовалась им, как ребенок радуется долгожданному подарку.
Состояние Маши улучшалось с каждым днем, мосье Поль давал весьма утешительные прогнозы. На горизонте вновь замаячил рассвет.
По крайней мере, я была в этом уверена… до сегодняшнего дня…
Я снова была в больнице, сидела рядом с сестрой и, держа ее за руку, рассказывала ей о нашем детстве. Вспоминала дни, когда мы были не просто сестрами, а половинками одного целого. Кровинками. Самыми родными и близкими друг другу людьми…
Как вдруг за спиной раздался знакомый смех.
Скрипучий, изрядно приправленный хорошей порцией виски, он напомнил мне вой протяжного ветра в холодную зимнюю ночь. Тело словно морозцем сковало, грудную клетку сдавило от невыносимой тяжести, что свалилась на меня вместе с долговязой тенью.
Вскочив на ноги, я резко обернулась и гордо встретила размазанный взгляд отца.
Он изменился за это время. Осунулся, расплылся и постарел. Под глазами пролегли темные круги и мешки, какие бывают только у пьющих людей. Щеки впали и едва выглядывали под густым слоем седеющей щетины. Одежда, хоть и дорогая, но выглядела помятой и грязной. Будто он не переодевался уже несколько дней.
Впервые за долгие годы я чувствовала к нему нечто большее, чем безразличие. Мне стало его жаль…
Прочитав мой взгляд, отец злорадно ухмыльнулся. Его лицо исказила гримаса отвращения, а затем он рассмеялся. Жутко.
Меня затрясло от этого потустороннего смеха, и я невольно обхватила себя руками.
— Не смей меня осуждать! — взревел он. — Это все из-за тебя. Ты уничтожила нас, из-за тебя у меня отобрали ВСЕ. Ты исчадие ада, мое проклятие… Жаль, что я вовремя не отдал тебя Гордееву. Надо было избавиться от вас, когда еще была такая возможность. Но ничего! Скоро ты за все ответишь, дрянь! Ты заплатишь за то, что сделала… вы все заплатите!..
Его слова били лучше кнута. Вонзались в кожу, царапали и разрывали в кровь.
Фамилия Гордеева, то, как он ее произнес, его скрытая угроза… все это возымело на меня должный эффект. Я будто сломалась. Что-то внутри меня надломилось, разлетелось на куски. И я не выдержала.
Сжав кулаки так сильно, что ногти больно вонзились в кожу, я вскинула голову и произнесла чужим, не своим голосом:
— Ты ошибаешься. Я не сделала вам ничего, кроме добра. Я пожертвовала собой, выставила себя на продажу ради спасения твоей шкуры. Я пыталась помочь отцу, которому всегда было на меня плевать… Но я рада, что у меня не получилось. Слышишь?! Я счастлива, что смогла вовремя остановиться.
— Ах ты змея! — заорал отец и, совсем обезумев, бросился на меня.
Замахнувшись, он уже был готов к удару, как вдруг какая-то неведомая сила отбросила его к стене.
В палате раздался глухой звук удара, послышались грязные ругательства.
Мой отец, изрыгая их, медленно скатился на пол, прижимая ладонь к рассеченному виску.
Темная фигура Германа выросла передо мной словно из ниоткуда. Медвежьи лапы с удивительной, не присущей этому зверю, нежностью опустились мне на дрожащие плечи, едва заметно сжали. Высоко над головой прозвучали спокойные вибрации глухого баса:
— Марина Владимировна, вы в порядке? Не поранились?
— Нет, — ответила я, пытаясь заглянуть за его спину. Мне хотелось увидеть отца, убедиться… в чем?
Меня прошибло, прошило насквозь.
Слезы сами покатились по щекам, а с губ слетел едва уловимый вздох отчаяния и боли.
Это был конец.
Настоящий.
Неминуемый.
Неизбежный.
Последние крохи надежд с треском развалились, посыпались на землю стеклянной крошкой. Сказка о счастливой семье, которую я столько лет бережно оберегала, обернулась кошмарным сном. Правда, черная и непроглядная, предстала передо мной во всей красе.