Комсомолец 2 (СИ)
* * *На пустырь около седьмой подстанции я вернулся в начале декабря. Не решился явиться за спрятанными там вещами раньше. Особенно пока меня обвиняли в ограблении. Шутки шутками, но того и гляди, нагрянули бы в общежитие с обыском — искать отнятые у гражданина Белезова миллионы. А вместо денег обнаружили бы под моей кроватью разработку генерал-майора Мосина, укороченную неизвестным умельцем. Объясняй потом, зачем мне понадобилось хранить в чемодане огнестрельное оружие. Да и где я взял тот обрез — об этом тоже никому не хотел бы рассказывать.
Почти месяц я откладывал поездку к седьмой подстанции. И переживал, что кто-то наткнётся на припрятанные мной вещички. За обрез (отпечатки пальцев я с него стёр) не волновался. Боялся, что сопрут деньги. Триста семьдесят пять рублей! Восемь моих нынешних стипендий — вот чем были для теперешнего меня те деньги. Такая материальная помощь мне бы сейчас не помешала. Она тем более придётся кстати в нынешних обстоятельствах, когда я влачил существование в облике нищего студента. Эти деньги пусть и не сделают из меня советского миллионера. Но помогут лучше обустроиться в нынешнем времени.
Зареченск на карте Советского Союза располагался южнее того же Череповца. Но в СССР мало мест, где в декабре было бы комфортно разгуливать по улице зимой в свитере. Зареченск — не одно из них. Ближе к декабрю я подумывал даже достать из шкафа поеденное молью старое пальто Комсомольца — сомневаюсь, что выглядел бы в нём хуже, чем в старом свитере. Однако не придумал, чем заменю туфли «на тонкой подошве». Да и уши прикрыть теперь было нечем — на пустыре осталась и будёновка. Лишь мысль о том, что скоро обзаведусь деньгами на обновки, слегка согревала — помогала переносить осенний холод.
В субботу шестого декабря я всё же отправился за своим кладом. Радостно воскликнул, когда нашёл его нетронутым. В спешном порядке перепрятал деньги Гастролёра к себе в карман. Плед с будёновкой и обрезом перевязал привезённой из общежития верёвкой. Я долго думал, не избавиться ли от оружия. Но пришёл к выводу, что обрез пока полежит в моём чемодане: выбросить хорошую вещь легко и недолго. А вот попробуй потом отыскать ей замену… которая мне вполне могла понадобиться: ведь уже двум маньякам наступил на хвост… и собирался зимой поохотиться на третьего.
* * *В магазин за одеждой я отправился, когда получил декабрьскую стипендию. Светить свои капиталы я не решился. Поэтому одолжил сто рублей на одежду у родителей Паши Могильного. Сам я с ними не общался — Пашка стал нашим посредником. Обещал вернуть Могильным всю сумму до лета, хоть Пашин отец и утверждал, что могу «не торопиться». Засветил перед парнями и «собственную сотню» — утверждал, что отложил её из стипендий (чем повысил в глазах Могильного свою платежеспособность).
В компании Славки и Паши отправился в магазин мужской одежды тратить свои огромные капиталы (двести рублей!). Прислушался к советам парней — приобрёл себе серое пальто и зимние ботинки. При покупке головного убора долго сомневался — уж очень меня смущала советская мода. Пашка всё же уговорил меня купить шапку из кроличьей шкуры (настоящую ушанку!). А Аверин едва ли насильно всучил (тоже «в долг» до лета) десять рублей — чтобы я приобрёл новый свитер на замену прежнему.
Мой обновившийся гардероб первой оценила вахтёрша — заявила, что я больше не «Санька Усик», а самый настоящий Александр Иванович. При виде меня восторженно заблестели глаза и у Светы Пимочкиной. Многие мои одногруппники, при виде нарядного меня, одобрительно кивали головами. Не среагировала на мой обновившийся облик лишь Королева: Альбина по-прежнему смотрела «сквозь меня». Ну и я сам не пришел от нового наряда в восторг, сколько ни рассматривал своё отражение в зеркале.
Смотрел на шапку, на пальто — вспоминал свои прошлые наряды (из будущего). И кожаные пальто, что я носил в девяностые годы. И модные когда-то шапки с изображением белого найковского «глиста» вместо кокарды. Помнил, как замечательно на мне прошлом (высоком, широкоплечем красавце) смотрелись не только дорогие брендовые вещи, но и рабочая спецодежда. Не выудил из памяти ни единого воспоминания о том, чтобы хоть когда-то выглядел столь же нелепо, как в этой мохнатой шапке-ушанке.
* * *Уже в начале декабря я знал, что получу большинство зачётов «автоматом». Не мудрено: лишившись интернета, я развлекался чтением учебной литературы и зубрёжкой конспектов (никогда бы раньше не подумал, что опущусь до подобного). Мог бы получить заранее и вожделенное «отлично» по истории КПСС, но перестарался: преподаватель не скрывал своего восхищения моими частыми выступлениями с трибуны в аудитории — заявил, что не откажет себе в удовольствии «насладиться моим ответом» на экзамене. Должно быть, ещё никто из студентов не относился к его предмету столь же серьёзно, как я. Немка тоже восторгалась моими достижениями: всего за пару месяцев я обогнал в уровне знания немецкого языка едва ли не половину своих одногруппников.
И только на практических занятиях по высшей математике Феликс не уставал осыпать меня угрозами. Виктор Феликсович Попеленский на занятиях развлекал себя и студентов обсуждением умственных способностей «этого бэздаря Усика». А ещё он узнал о моём походе к его коллегам на кафедру. И долго возмущался моим поступком, приравнивая его к предательству и государственной измене. «Нет, вы только подумайте! — восклицал он. — Этот бэздать ходил жаловаться на меня! Он! На меня!» Феликс разгневанно теребил бороду и в красках описывал картины того, как я вскоре буду умолять его проставить мне «зачёт»; а он непременно припомнит мне этот «подлый рейд на кафедру» и мои «лживые речи» перед его коллегами.
— Не переживай, Санёк, — успокаивал меня после «вышки» Слава Аверин. — Всё будет нормально. Эээ… дождёмся зачёта. Может, и одумается Феликс — нам ничего не придётся делать. Ну а если не возьмётся за ум…
Они вновь переглядывались с Пашей Могильным — парни чему-то улыбались (по-прежнему не спешили посвятить меня в свои планы относительно Феликса).
— Нет, ты не волнуйся, Сашок, — говорил Могильный, похлопывал меня по плечу. — Будет тебе зачёт по вышке. Попеленский тебе его обязательно поставит. Мы со Славкой об этом позаботимся.
* * *Больше двух недель советская милиция меня не беспокоила. Словно дело Горьковского душителя спустили на тормозах, а Усика и Нежину вычеркнули и из списка подозреваемых, и из перечня свидетелей преступления. Сперва я радовался — потом насторожился. Даже стал придумывать повод наведаться в отделение милиции. Хотел встретиться там с кем-либо из общавшихся со мной ранее милиционеров и поинтересоваться у них судьбой Эдуарда Белезова. Уж очень мне не нравились мысли о том, что Гастролёра могли отпустить, позволить ему вернуться к прежним «развлечениям».
За свою безопасность я не переживал… больше, чем до встречи с Эдуардом Белезовым. И без того с нехорошим предчувствием ожидал двадцать пятое января следующего года, когда по моим прикидкам могло произойти множество разных событий, вплоть до возвращения в прежнее тело настоящего Александра Усика — Комсомольца. Считал: одной угрозой больше, одной меньше — не имело для меня особого значения. Потому при мысли о новой встрече с Белезовым я не просыпался в холодном поту. А вот за Альбину Нежину я всё же волновался: Гастролёр не походил на всепрощенца.
Это и стало одним из поводов сохранить обрез — те пять патронов, что я вновь завернул в платок, могли пригодиться мне при поездке в Горький. Паспорт гражданина Эдуарда Ивановича Белезова (с зелёной обложкой и гербом СССР на ней) я в руках тогда подержал. И даже полистал — не только из праздного любопытства. Не позабыл я взглянуть и на адрес прописки Гастролёра. Потому имел представление, где именно буду искать Горьковского душителя… в случае необходимости. А необходимость поездки в замечательный город Горький появится у меня, если узнаю, что советские милиционеры не упрятали Гастролёра за решётку.