Крылья

– Ешь, говорю! – Почему же я с ней такой злой? А плакать хочется. Вот почему. Милый Тимка. Тимофей. Умер Тимоша и теперь уже никто на меня его глазами смотреть не сможет.
– Похоронить его надо. Знаю, что черви съедят. Но, пусть только не сразу. Пусть потом.
Я взял кирку и отошел в сторону. Туда, где бетон совсем прохудился, и рубился, словно сухая земля.
Вера осторожно развернула рулончик полупрозрачной пленки белков и надкусила край. Наверное, она не часто ела такую вкусную еду. Глаза ее сделались совсем голодными. Она кусала его и жевала, кусала и жевала. Глотала и кусала снова.
– Ешь, Верунчик, ешь. – Подумал я с непонятной нежностью. Размахнулся через плечо и врубился в бетон. Тот отвалился в стороны брызгами.
– Р-раз. И р-раз. – Командовал я себе, то злясь, то сожалея, то едва не плача. Командовал, пока яма не получилась достаточной для того, чтобы положить Тима почти вровень с полом. Тогда я выпрямился и вытер со лба пот.
Светляки в фонаре утомились и хотели пить. Это было заметно по зеленым оттенкам их свечения.
– Вера! – Окликнул я свою нечаянную спутницу.
– А у вас вода была? – Мне никто не ответил. Я подошел к тому месту, где лежал Тим.
Вера спала, свернувшись калачиком рядом с мертвым Тимом так и не выпустив из руки пруток, которым отгоняла червей. Те уже заползли на одежду Тима и с удовольствием слизывали запекшуюся кровь.
– П-п-пшли… – Зашипел я на них и пинками раскидал в стороны.
– Самсончик… – Вдруг захныкала Вера во сне. Совсем как ребенок.
– Вот это да! – Я оторопел. Склонил голову на бок.
– Как же это я так? Совсем ведь я ее не знаю. А она выходит меня знает. Может быть и с Тимошей пошла потому, что…
Я не стал додумывать. Додумывать этот вопрос было непросто. Я просто снял с себя куртку. Крепкую, надежную, теплую. Я просто ее снял и укрыл Веру.
Я большой. Почти на голову Веры выше. Ее моя куртка от плеч до пяток укрыла. Свернул потуже свой мешок и под голову ей положил. Все-таки удобней, чем на тонком одеяле лежать.
Взял флягу, капнул три капли Светлякам. Те обрадовались. Засветились ярко.
– Надо бы им дать поспать, но тогда совсем света не будет. Разве что в фонаре Тимофея что-то осталось? Искать не буду. – Решил я. Нужно дело до конца довести. Потом и отдохну.
Спина ныла. Руки подрагивали от кирки. Все-таки яму я вырыл здоровую.
Я взялся за одеяло, на котором лежал Тим и потащил его к яме. Положил его туда и присыпал бетонной трухой сверху, уплотнил лопаткой. Конечно, черви и туда пролезут, но все- таки полежит пока Тим спокойно. Помечтает о своем. О Крыльях помечтает.
Светляки в ее фонарике совсем оголодали. Я капнул им воды. Порылся в карманах, набрав грибных крошек, сыпанул им поесть.
– Посветят они еще пару-тройку дней. Пусть Тимке светлее с ними будет лежать. Пусть.
Усталость накатила, словно я прошел тридцать уровней к ряду.
– Самсончик! – Вдруг проснулась Вера. Проснулась, словно и не ложилась вовсе. Сидела, кутаясь в мою куртку.
– Ты где? – Шарила полоумным взглядом из стороны в сторону.
– Здесь я, Вера, здесь. – Отозвался я в полголоса.
– Я Тима похоронил. – Личико Веры из испуганного стало грустным.
– Он был хороший, Самсончик, правда?
– Правда. – Согласился я и присел рядом с Верой.
– Вера, давай поспим немного. Устал я. Правда, устал. – Я посмотрел Вере в лицо.
– Бедненький. – Коснулась она моей щеки нежно.
– Устал. Давай поспим. Давай. Ты меня обнимешь? – Я осторожно пожал плечами. Здесь за сотым уровнем уже прохладно. Если спать врозь, то много энергии потеряется. Замерзнем – придется продуктами компенсировать. А их никогда много не бывает. Нам ведь еще в Город возвращаться.
– Обниму. – Кивнул я головой и повалился на бок. Вера свернулась клубочком рядом. Взяла мою руку и забралась под нее.
– Спи, Самсончик, спи. – Пробормотала она, засыпая.
– Да… – Согласился я и тоже стал проваливаться в зыбкие сумерки сновидений.
Снов не хотелось, но они не спрашивают, приходить им или нет. Они просто снятся и все. Снился мне Тимоша. Веселый и добрый. Он водил меня по уровням, показывая как пробираться через осыпавшиеся пролеты. Как определить крепок ли бетон. Можно крепиться к арматуре, торчащей из стены, или нельзя.
Вот почему он так много знает.…
Глухая тоска подкатила во сне. Это было таким странным. Потери сразу не осознаешь. Они приходят потом. Они встают, где то за грудиной и ноют и ноют.
Я засыпал все крепче. Усталость давала о себе знать. И чем глубже я уходил во сны, тем непонятнее и тоскливее они были.
Заходер в толстых в целый палец очках. Со слабыми ногами. Сидел за своим микроскопом. Поглядывал в него и смешивал цветные растворы.

– Ты как, Самсон? – посмотрел он на меня поверх стекол, смешно опустив душку на кончик носа.
– Блокиратор будешь? – По спине прошел колючий озноб.
–Я еще молодой Заходер. – Ответил я Заходеру.
– Мне блокиратор не нужен.
– Ну, понадобится – Заходи.
– Хорошо. – Киваю я головой и плыву еще глубже, еще дальше.
Ландгрувер грустный, с поникшей бритой головой в ровных крапинах, обозначающих его еще не высокий ранг Храмовника.
– Ландгрувер – Спрашиваю его я
– А Изгои, они зачем? – Тот пожимает плечами и поднимает на меня вдруг повеселевшие глаза.
– Только им даны Крылья Самсон. Только Изгои могут увидеть небо и солнце. Только они могут летать.
–Ты врешь! – Кричу я Ландгруверу. – Я всю жизнь Изгой! Я родился Изгоем! Я и умру Изгоем! Но я никогда не видел, ни у одного из Изгоев Крыльев! Ни половины их не видел! Ни четверти!
Ландгрувер снова пожимает плечами. Он тоже не знает это наверняка.
– Так высшие Храмовники говорят, Самсон. Но, так говорят в Храме, и тебе следует этому верить.
Я плачу. Слезы текут по впалым щекам. Глаза узкие не как у всех, глаза Изгоя, мокрее мокрого.
– Почему, Ландгрувер? Ну, скажи мне почему? Почему я не родился Бегуном? Солдатом или Храмовником. Почему я не стал Химиком? Почему все считают, что мы даром едим грибы?
Ландгрувер пожимает плечами. Ландгрувер сжимает губы в нитку. Храмовник не должен повторять дважды того, что уже сказал. Нельзя не верить Храмовнику. Храм для Города – все. Храмовник говорит один раз. Всегда только один, и спрашивать еще, и еще – это не верить Храму.
Я отворачиваюсь. Мне никто не ответит. Никто.
А вот и Вера. Такая смешная. С косичками. И я совсем маленький еще. Бегаю по галереям в коротких штанишках и смеюсь как все дети.