Второй шанс. Его дочь
– Хочет.
Я опешил. Я… я…
– Просто он живет в другой стране, – поясняет Анюта, как само собой разумеющееся, а меня словно молния пронзила – даже пошевелиться не могу, и в груди что-то жжется. – И не может приехать. А ещё у нас нет его телефона. Поэтому позвонить мы тоже не можем.
– А ты бы хотела с ним когда-нибудь встретиться?
Она пожимает плечиками и голодным глазами смотрит на только что появившуюся перед ней тарелку.
– Это мнее-е? – тянется к вилке, и я не успеваю ответить, как внимание Ани переключается. – Ой, смотри, танцуют.
Пальчиком она указывает на большой экран на стене. Да, действительно, телевизор включён, по нему гоняют клипы.
Дочь (называть так Аню даже про себя ещё слишком непривычно, но мне это уже нравится) неотрывно следит за происходящим в телеке и даже начинает немного подражать.
– Танцами занимаешься? – подпираю щеку и восхищённо смотрю на малявку. И не могу подобрать слов. Какая же она…
– Да. В садике. Мне мама купила купальник розовый, – Аня как будто расцвела и прижала к сердцу руки, словно обнимает тот самый розовый купальник. А я просто плыву от ее лучистых глаз и детской искренности.
– Ты любишь танцевать? – мелкая такая, а уже свои интересы и увлечения есть. Я с малыми никогда не общался. Почти. У Софки племяшка была. Но она совсем не такая, как Аня. Все время ныла и орала, если что-то не по-её. Я долго никогда не выдерживал. А тут как будто со взрослым человеком разговариваешь. Когда тебя слышат.
– Угу, – тащит в рот креветку. Сначала прожёвывает, а потом заявляет: – Мама обещала меня отвести к настоящему тренеру. Когда-нибудь.
Последняя фраза напрягает. Почему – не знаю, но царапает так, что становится не по себе. Как будто с этой фразой связано что-то важное. Такое, что нельзя пропустить мимо.
– А давай я спрошу у мамы, и мы через пару недель вместе с ней тебя отведём к тренеру? Я тебе самого лучшего найду. Доброго и опытного. Давай?
В глазах малышки мелькает яркое чувство, но Аня тут же вновь переключается на креветки.
– Мама говорит, сейчас нельзя. Вот когда можно будет, тогда да.
– А почему сейчас нельзя?
– Мама говорит, что ещё рано. И надо сначала к врачу съездить. Вот когда сердечко выздоровеет, – Аня кладёт ладошку на рёбра слева и воодушевленно продолжает, – вот тогда можно будет.
Я не ожидал совсем. Не успел закрыться и подготовиться. Поэтому мощнейшая волна паники сбила меня с ног сразу же. На секунду на меня навалился весь ужас того, что я сейчас услышал. Это какие-то страшные слова. «Когда сердечко выздоровеет». У моей дочери проблемы со здоровьем?!
Все слова разом выветрились из головы, и только отголоски звонко отдаются в ушах:
«Когда сердечко…», «когда сердечко…», «выздоровеет…», «сердечко выздоровеет…», «когда выздоровеет…»
А когда оно выздоровеет?!
Подавив тяжелое чувство, наполовину сожравшее душу, я, сцепив ладони под столом, стараюсь как можно спокойнее произнести:
– Анют, а вы часто с мамой у врача бываете?
Дочь с энтузиазмом уплетает пасту, полностью сосредоточившись на тарелке. Но я терпеливо дожидаюсь ответа и момента, когда Аня вновь переключит на меня внимание.
– Нет, не часто.
Тяжело сглатываю, впиваясь в детское личико виноватым взглядом: меня не было рядом. Я ВООБЩЕ ничего не знал. Насколько серьёзные у нее проблемы?
Дальше я просто молчу, наблюдая, как она вновь накалывает креветку. И оглядывается, обводя зал глазами.
Возвращается Юля, с каменным лицом. Над столом повисает тягостное молчание. У девушки, видимо, тоже не сложился разговор.
– Мам, смотри, это тебе, – мгновенно оживает Аня и протягивает Юле скрученную салфетку. А я точно подмечаю момент, когда печаль в её глазах сменяется неуловимой нежностью и наполняется мягким свечением: когда она смотрит на Аню. В голове что-то щёлкает, и я неожиданно вспоминаю, как раньше Юля на меня смотрела. Так же. Вот таким же мягким задумчивым взглядом…
******
ЮЛЯ
Адам был странно молчалив всю дорогу домой. Он вызвался нас проводить и бескомпромиссно залез в такси на переднее сидение. В конце заплатил за поездку, не принимая никаких возражений, и первым выбрался из авто, распахнув дверь с моей стороны.
– Спасибо, что проводил, – смущённо бормочу, опираясь на протянутую руку.
– Я поднимаюсь, – грохочет в ответ. И пилит негодующим взглядом.
– Поднимаешься? – растерянность собственного голоса удручает. – Не нужно. У нас с Анюткой ещё много…
– Я. Поднимаюсь.
Что-то в его интонациях не позволяет возразить. Я не припомню отзвука закаленной стали в голосе этого мужчины. Насмешку, легкость, томность, возмущение, облегчение… но не тот тяжелый посыл, что улавливаю сейчас.
– Зачем?
В ответ на короткое уточнение Адам быстро бросает:
– Поговорить.
– Весь день же рядом были. Почему не…
– Без Ани, – пригвоздил меня к месту глазами.
– Давай в другой раз?
– Нет. Не в другой. Сейчас.
Сейчас немного затянулось. Но когда я уже дома посадила Аню за мультики и вернулась в кухню, Адам, плотно прикрыв дверь, ошарашил вопросом:
– Юль. У Ани что, с сердцем проблемы?
Я этого, собственно, и не скрывала, но вопрос задан таким тоном, что мне становится некомфортно.
Адам приблизился ко мне… слишком. Глаза горят негодованием. Возмущение в мужском голосе зашкаливает. А что он хочет от меня услышать?! Я должна об этом трубить на весь мир?!
– Ты хотел с ней пообщаться. Ты пообщался. Не спрашивал о ее проблемах. Не интересовался ее успехами. Что за наезды?
– Какие конкретно у неё проблемы со здоровьем? – он приблизился ещё на шаг. И теперь нависает надо мной.
Рассказывать ему о нашей жизни не хочется ничего. Как будто он отдельно, мы с Анюткой отдельно. Да и к чему сложности, если он скоро исчезнет? Но вопреки собственным мыслям спокойно произношу:
– У неё порок сердца. Вскоре после рождения пришлось делать операцию.
Мне показалось, или он побледнел?
Это, конечно, очень тяжело слышать. Я до сих пор с содроганием вспоминаю ужасный вердикт: ребёнок родится нездоровым. Новости оглушили. В тот момент даже пальцами пошевелить для меня стало невозможным. Как сейчас помню: хоть слово сказать пытаюсь, а никак. Выдохнуть, и то не получается. Спрашивать что-то ещё у доктора просто страшно. Потому что весь воздух из легких выбит. Я была не готова к ребёнку, все получилось очень сумбурно и неожиданно, но… собственная глупость – это одно. А то, что моя малышка, с которой я уже тогда сроднилась и очень сильно ее ждала… что она, возможно, не сможет выжить… на тот момент ударить меня сильнее было невозможно. Врач сказал, что нервы не доведут до добра. И всегда есть шанс. Просто нужно его использовать. Просто нужно верить… я помню, как он мне это говорил, а в глазах его сбивающее с ног сочувствие. Внутри все сгорело дотла в тот момент. И если ещё хоть какие-то сомнения у меня оставались насчет того, что после родов, может быть, стоит попробовать позвонить Адаму ещё раз… что я, может быть, поступаю неправильно… То после страшного диагноза всякие мысли по этому поводу улетучились окончательно. Пусть Адам живет спокойно. Легко, как привык. А мне не об этом нужно было думать.
Как кошмарный сон мелькают бесцветные воспоминания. Такие ужасные… мамина сгорбленная фигура, лицо в ладонях, мучительное ожидание… эмоции на пределе…
– Ты хоть что-то еще можешь пояснить?
– Ей сделали операцию после рождения. Это было необходимостью. Сердце неправильно гоняло кровь.
– Сейчас какая-то опасность есть?
Металл в мужском голосе не позволяет отмахнуться полностью.
– Сейчас все хорошо, но врачи говорят ее беречь. Щадящие спортивные нагрузки и все такое, – на самом деле, там много чего, но зачем это Адаму сейчас… если захочет – как-нибудь в другой раз расскажу. А сейчас меня слегка пугают плотно сжатые челюсти и недобрый огонёк в глазах.