Время и боги. Дочь короля Эльфландии

Той же ночью, когда дом затих, а сон улетел прочь баюкать деревни и города, я вновь очутился на праздно блуждающей дороге, которая привела меня в Реллисфорд. И мне почудилось, что дорога, по которой столько людей шло когда-то из Реллисфорда на север Шотландии, беседуя друг с другом или бормоча себе что-то под нос, вдруг обрела голос. И мне послышалось той ночью, что у старого моста дорога голосом пилигримов переговаривается с ручьем.
– Я отдыхаю здесь. А ты? – спросила дорога.
А ручей, который и так непрерывно говорит, ответил:
– Я никогда не отдыхаю. Я совершаю Труд Вселенной. Несу ущельям голоса холмов, а морю – шепот материка.
– Нет, это я, – сказала дорога, – совершаю Труд Вселенной: несу новости из города в город. В мире ничего нет выше Человека и городов, которые он строит. А что делаешь ты для Человека?
И ручей ответил:
– Красота и песня выше человека. Когда злая зима отступает на Север, я несу к морю первую песнь дрозда, и первые робкие анемоны узнают от меня, что весна в самом деле пришла и им нечего бояться. Весеннее щебетание птиц прекраснее Человека, и первое появление гиацинта приятнее его лица! Когда весну сменяет лето, я в скорбной радости несу на своих волнах лепестки рододендрона. Шествие королей, облаченных в пурпур, не так торжественно. Прекрасная смерть возлюбленного не так печальна и возвышенна. Когда усердное время, верша свои труды, наливает соком плоды, я уношу прочь бело-розовые лепестки яблонь. Каждый день и каждую ночь я одеваюсь в красу небес, а в зеркале моих вод отражаются деревья. Человек! Что такое Человек? Древние холмы, беседуя между собой, не говорят о Человеке, они признают лишь своих сестер – звезды. А на закате, облачившись в пурпурные плащи, они горько сетуют на старую незабытую обиду или, запев горный гимн, оплакивают заход солнца.
– Твоя красота, – сказала дорога, – и красота небес, рододендронов и весны живет лишь в воображении Человека, и только в воображении Человека горы говорят друг с другом. Прекрасно лишь то, что видели человеческие глаза. Цветы рододендронов увянут и опадут, и весна уйдет безвозвратно. Красота живет лишь в мыслях Человека. Я каждый день несу его мысли из города в город. Мне известно, что такое Телеграф, – хорошо известно. Мы с ним проходим вместе сотни миль. Труд Вселенной – строить города, служить Человеку. По мне, например, перевозят товары из города в город.
– Мой малый поток, – заметил ручей, – тоже когда-то крутил мельничные жернова и молол муку.
– Верно, – сказала дорога. – Я помню. Но по мне перевозят дешевые товары из дальних городов. Труд Вселенной – строить города для Человека.
– Я очень мало знаю о нем, – ответил ручей. – Ведь у меня столько дел: перенести всю эту воду в море, а завтра или послезавтра по мне поплывут листья Осени. Море чудесное место. Я знаю о нем все, я слыхал, как о нем пели мальчики-пастухи, а иногда перед штормом ко мне прилетают чайки. Море все голубое, оно сверкает, в нем есть коралловые острова и острова пряностей, штормы и галеоны, кости Фрэнсиса Дрейка и жемчужины. Море гораздо важнее Человека. Когда я вольюсь в него, оно поймет, что я поработал на славу. Но я спешу, у меня много дел. Этот мост задерживает меня, когда-нибудь я снесу его.
– Не делай этого, – взмолилась дорога.
– Не бойся, – ответил ручей, – это будет не скоро, возможно, через несколько веков, к тому же у меня других дел хватает. К примеру, петь мою песню, которая гораздо красивее всех звуков, производимых Человеком.
– Все в мире делается для Человека, – не унималась дорога. – Главное – строить города. В море самом по себе нет ни красоты, ни тайны. Их выдумали люди, бороздящие его волны или мечтающие о нем дома. А твоя песня звучит день и ночь, год за годом, в ушах тех, кто родился в Реллисфорде. Ночью она вплетается в их сны, а днем проникает в душу. Но песня красива не сама по себе. Я увожу людей с твоей песней в душе далеко отсюда – я, могучая, пыльная дорога, – они шагают по мне, превращая твою песню в музыку, и радуют города. Но Труд Вселенной совершается для Человека.
– Я не уверен в этом, – возразил ручей. – Мне бы хотелось знать наверняка, для кого мы трудимся. Почти не сомневаюсь, что для моря. Оно огромное и прекрасное. По-моему, море наш главный хозяин. Мне кажется, однажды оно переполнится романтикой и тайной, звоном судовых колоколов и шепотом холмов, который мы, ручьи и реки, ему приносим, и в мире не останется ни музыки, ни красоты – всему придет конец. Быть может, тогда все потоки соберутся в море, или же море вернет каждому из нас то, что скопилось у него за все эти годы: крохотные лепестки яблонь, траурные цветы рододендронов, все прежние отражения деревьев и воспоминания холмов. Но кто может знать наверняка? Нрав моря непредсказуем.
– Поверь, Труд Вселенной совершается для Человека, – твердила дорога. – Для Человека и его городов.
Кто-то неслышно подошел к мосту.
– Тише, тише! – произнес он. – Вы тревожите царственную ночь, которая, спустившись к нам в долину, гостит в моем доме. Кончайте спор.
Это был голос паука.
– Труд Вселенной – возводить города и дворцы. Но вовсе не для Человека. Что такое Человек? Он годен лишь на то, чтобы готовить города для меня. Творения его рук уродливы, а лучшие ткани грубы и слишком ярки. От него много шуму и мало толку. Он просто защищает меня от моего врага ветра, а я украшаю города, драпируя острые углы изысканными тканями, я один. Чтобы выстроить город, нужно от десяти до ста лет, еще пять или шесть веков его готовят для меня, а после я поселяюсь в нем и принимаюсь его украшать. Нет ничего прекраснее дворцов и городов: они тихи и этим напоминают звезды. Сначала в городах довольно шумно, там отвратительные прямые линии и грубые ткани, но вот приходит время для меня и моей работы, и города стихают и преображаются. Тогда я принимаю у себя во дворце царицу-ночь и потчую ее драгоценным прахом. Шлейф ее платья соткан из тишины, чело венчает звездная корона. В городе, где я поселился, дремлет старый одинокий страж. Его господа давно умерли, а у него нет сил прогнать тишину, заполнившую улицы. Завтра я пойду посмотреть, стоит ли он еще на посту. Для меня были построены Вавилон и скалистый Тир, и люди продолжают строить города! Труд Вселенной – возводить города, которые в конечном счете достаются мне.
 
Суд над Травиатой
От нездешних земель прокрался вечер и сошел на улицы Парижа, и детища дня удалились и попрятались, и странным образом преобразился красавец-город, и сердца людей – заодно с ним. А вместе с огнями и музыкой в безмолвии и в темноте воспряла иная жизнь – та жизнь, которой ведома ночь: темные коты неслышно выскользнули из домов своих и нырнули в тихие закоулки, и сумрак улиц заполонили неясные тени. В этот самый час в убогом жилище близ Мулен-Руж умерла Травиата; свели же ее в гроб собственные грехи, а вовсе не года, отпущенные Господом. Душа Травиаты слепо блуждала по улицам, где грешила при жизни, пока не натолкнулась на стену собора Парижской Богоматери. Оттуда взмыла она ввысь, как морской туман, расплескавшийся об утес, и унеслась в Рай, и там был ей вынесен приговор. И померещилось мне, пока наблюдал я и грезил, что, когда предстала Травиата пред судом, с дальних райских холмов набежали облака и сошлись над Господним челом в одну громадную черную тучу; облака скользили стремительно, точно тени ночи, когда в руке раскачивается фонарь; появлялись все новые и новые, и еще, и еще, и, по мере того как собирались они, туча над Господним челом не ширилась, но лишь чернела все гуще. Нимбы над головами святых опустились ниже, и сузились, и побледнели; хор серафимов прервался и стих, и смолкли внезапно беседы благословенных душ. И посуровел лик Господень, так что отворотились серафимы и оставили Его, а за ними и святые. Тогда, по велению Господнему, семеро великих ангелов медленно воспарили сквозь облака, устлавшие Рай словно ковром: в ликах их отражалось сострадание, а глаза были закрыты. Тогда Господь изрек приговор свой, и в Раю погасли огни, а хрустальные лазурные окна, выходящие на мир, а тако же окна алые и зеленые потемнели и обесцветились, и более ничего я не видел. Но вот семеро великих ангелов вышли за пределы указанных им Небесных врат (ибо врат в Небесах несколько) и обратили лица в сторону ада; четверо несли юную душу Травиаты, один шел впереди, и еще один замыкал шествие. Эти шестеро шагали широким шагом по долгой и пыльной дороге, что зовется Путем Про́клятых. А седьмой летел над ними, и отблеск адского пламени, сокрытый от шестерых облаком пыли на той жуткой дороге, подсвечивал перья на его груди.