Чужой ребенок (СИ)

Иваныч кряхтит и говорит слегка виновато:
— Сынок, ты все равно с ней бы встретился… Я только подтолкнул…
Ванька, судя по тяжкому вздоху, много чего хочет ответить, но сдерживается.
Я подхожу ближе, вообще не представляя, что буду говорить, как себя поведу. По-хорошему, его бы поругать, возможно, дать ремня. Но кто я такая, чтоб это делать? Чужая тетка…
Да и спугнуть можно. Один раз уже наругала, хорошо получилось? Вот то-то.
Ванька поднимает подбородок и смотрит мне в глаза, упрямо сжимает губы.
А мне внезапно становится так жаль его, маленького, бесконечно одинокого… И я делаю глупость, очевидную. Обнимаю. Просто обхватываю за плечи и прижимаю к груди. Почему-то это сейчас кажется правильным.
И жду, что меня вот-вот оттолкнут. Все же, мальчишка на редкость самостоятельный и свободолюбивый. Может не понять… Взбрыкнуть.
Но Ванька отбрасывает нож в сторону и неловко обхватывает меня за талию, жмется сильнее, сопит. Ощущается, что ему не особенно привычно вот так стоять, обниматься. И что он ужасно по этому тоскует.
Мне все жальче его, буквально до слез, но я мужественно сдерживаюсь, понимая, что вот только заплакать сейчас для полноты картины и не хватает. Да, эмоции прут, отходняк от бешеного утра, от которого, кажется, вставшие дыбом волосы еще не полностью на макушке улеглись. Легко впасть в это состояние. Но нельзя. Перехватываю неожиданно жесткий взгляд Иваныча, он едва заметно качает головой. И это помогает держаться.
Сглатываю сухой ком в горле и отстраняю от себя Ваньку.
— Ты мне опять наврал, свиненок? — говорю без наезда, грустно, и Ванькина моська морщится сконфуженно, — у вас еще в школе занятия…
— А ты откуда?.. — начинает он, потом просекает, кривится, — да бли-и-и-н…
— Ну, а что ты хочешь? — удивляюсь я, — ты пропал, на звонки не отвечаешь… Я волновалась… Мама твоя не сказала ничего, в полиции тоже не стали…
— Че? Че? — перебивает он меня, — ты в полицию, что ли, ходила еще?
— Ну… Да…
— Ой, ду-у-ура-а-а-а… — он садится на ветхий стул, который Иваныч приспособил себе под место для курения, обхватывает голову руками.
— Почему это дура? — возмущаюсь я, — и вообще… Чего обзываешься? Я волновалась…
— Имя мое сказала? — поднимает Ванька на меня злой взгляд.
И я киваю.
— Б… — он ругается, и прямо по-взрослому так!
Тут же получает затрещину от Иваныча, пока я онемело раскрываю рот. Ничего себе, десятилетний мальчик… Они сейчас все такие, что ли?
На затрещину Ванька не обижается, просто вскакивает и начинает метаться, то в подсобку к Иванычу за телефоном, то обратно, чтоб нож подобрать, тормозит возле меня, режет злым взглядом:
— Я сваливаю.
— Стой! Куда еще? — цепляю его за футболку, чтоб остановить, но он зло дергается, вырываясь.
— Подальше отсюда.
— Да почему? — выхожу я из себя, не понимая ровным счетом ничего.
— Потому что лучше быть в бегах, но живым, — рубит он, отходя на всякий случай подальше, чтоб не схватила.
— Да блин! Объясни мне! Что такое? Полицейский не заинтересовался вообще… И паспорт мой вернул…
— А ты еще и паспорт свой давала? — изумляется Ванька.
И я вообще теряюсь, не понимая причин такого поведения.
  
Глава 13
 
— Ду-у-ура-а-а… — потерянно выдыхает Ванька.
— Это что ты себе позволяешь? — уже злюсь я, — я, вообще-то, взрослый человек…
— Да какая ты взрослая? — срывается Ванька на крик, — тебе же сказали, никакой полиции! Какого ты вообще… Они же теперь и тебя найдут!
— Да кто “они”? — равнозначно срывает меня на крик, — те , кто тебя искали вчера? Зачем им вообще это делать? Ты боевиков пересмотрел, что ли? Или в игры переиграл?
Но Ванька меня уже не слышит, садится на все тот же стул, роняет лицо в ладони.
И очень меня этим вышибает. Ощущение потерянности так и фонит, я , забыв про свои обиды, опускаюсь перед ним на колени, аккуратно отнимаю ладони от лица.
С другой стороны садится Иваныч:
— Давай, сынок, говори, что в самом деле случилось. Почему боишься полиции-то? Сейчас не девяностые… Да и тогда за такое бы взыскали…
 
— Да потому что один из них — полицейский, — несчастно моргает ресницами Ванька.
— Из кого, из них? — уточняю я осторожно, убеждаясь, что мальчишка далеко не все мне рассказал.
— Из тех дядек, что сидели с деньгами вчера, — отвечает Ванька.
Черт… Если я хоть что-то понимаю в законе, то никакой полицейский вчера не мог сидеть над пачками с деньгами… Взятка? Тогда ситуация чуть более понятна.
— А ты откуда знаешь, что это мент? — уточняет Иваныч, — в форме, что ли, сидел?
— Нет… — шмыгает Ванька, — на плакате, напротив школы, видел его…
— А с каких это пор у нас полицейских на плакатах размещают? — удивляюсь я, — может, ты ошибся?
— Не-е-е… — Ванька машет головой, — я хорошо запомнил. У него еще брови такие… большие.
— Все равно странно… Но ладно. И почему ты думаешь, что в полицию нельзя?
— Потому что они все там повязаны, — Ванька смотрит на меня, как на слабоумную, — наверняка уже мое имя знают, потому что я же оставлял данные в той фирме, где курьером устраивался. И адрес давал… Мамка!
Он порывается вскочить, бежать неизвестно, куда, но я силой усаживаю обратно.
— Думаю, вряд ли что-то урожает твоей маме, Вань, — мягко говорю я, — когда я сегодня пришла к ней, она меня не узнала… Они от нее точно ничего не добьются, а вредить ей… Какой смысл?
Ванька, послушав меня, чуть-чуть успокаивается, усаживается обратно, а я принимаюсь его гладить по макушке, пытаясь сама обрести ясность мыслей и не погрязнуть в этом всем.
Вокруг события все больше напоминают непонятный третьесортный экшн, мимоходом сама себе удивляюсь: с каких это пор моя размеренная жизнь стала такой… насыщенной? Продажные полицейские, ночные погони, расследования… Кажется, что я в какой-то глупой компьютерной игре нахожусь и вот-вот сниму очки виртуальной реальности.
— Так… Но тебе , однако же, где-то надо побыть, пока все не разъяснится… — бормочет Иваныч.
— А где? — горько спрашивает Ванька, — если бы был один, то свалил бы куда-нибудь на дачи заброшенные, в Алексеевку, например, и переждал, пока все не уймется. Но она же себя светанула! — кивает он на меня, — ей-то куда?
— А что со мной будет? — удивляюсь я, — я же ничего не видела…
Ванька и Иваныч смотрят на меня с непередаваемым выражением серьезных мужчин, вынужденных терпеть заведомо глупые женские высказывания.
Под напором этих взглядов я слегка пасую.
— Ну… Это как-то глупо уже… — бормочу, — мы же не в кино…
— Вот именно…
— Слышь, сынок, — говорит Иваныч, — а может батьку твоего привлечь?
Ванька кривится, словно Иваныч ерунду сморозил, а я удивленно спрашиваю:
— А ты знаешь, где твой отец?
— Конечно, — снисходительно отвечает Ванька.
  
Глава 14
 
И вот на этом месте я знатно ох… удивилась, скажем так. Потому что за все время нашего с Ванькой общения, он ни слова про отца не сказал.
Правда, тут надо признаться, что и я не спрашивала про него. Ну, а чего спрашивать, когда и без того все очевидно? Если бы с отцом Ваньки что-то приключилось, например, умер, или мама рассказала сыну, что он был летчиком, космонавтом и так далее, то ребенок сто процентов бы мне про это давно рассказал. Дети обычно не скрывают подобного, делятся. Тем более, такие общительные, как этот засранец.
А раз молчит, значит, или не знает, или мать про него ничего хорошего, кроме мата, не выдавала.
И сейчас очень сильно удивляюсь новости, что Ванька знает, где его отец, знает, кто он, и, самое главное, Иваныч тоже это знает!
Сквозь бесконечное удивление пробивается горькая нота ревности: ему, значит, рассказал, а мне нет? Это почему? Не доверяет?
Но я свою обиду ловлю в зачатках и давлю. Не место и не время. Потом спрошу, если будет необходимость… И возможность.