Ты моя зависимость

Да, именно с сочувствием. Не с обидой, презрением или злостью. А с сочувствием.
И от этого становится ещё омерзительнее. От самой себя становится противно. Потому что нет ничего хуже, чем выглядеть жалкой в чьих-то глазах.
– Мне тоже… жаль, – выдавливаю осипшим голосом.
Трясущимися руками стаскиваю со стоящей в прихожей тумбочки клатч и, не обернувшись, выхожу в подъезд.
И только когда я слышу у себя за спиной щелчок закрывающейся двери, наконец, отпускаю себя.
Плачу так, что из-за слёз не вижу лестницы у себя перед глазами и мне приходится сжимать себе рот ладонями, чтобы эхо от моих всхлипов не разнеслось по всему дому.
Меня всю трясёт. Колбасит так сильно, как будто я голая стою на тридцатиградусном морозе.
Чувствую себя отвратительной, грязной. Мне противно от самой себя и хочется быстрее выйти отсюда. Потому что кажется, что стены этого дома пачкают меня ещё больше.
‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Игнорируя лифт, слетаю вниз по лестнице, потому что не могу заставить себя спокойно стоять и ждать, пока он приедет.
Презрительный взгляд, дежурящего внизу консьержа, как финальный удар под дых, уничтожает меня окончательно.
Теперь то, наконец, становится понятно, почему он изначально смотрел на меня так подозрительно. Как ещё можно смотреть на малолетку, проводящую время с взрослым мужиком в отсутствии его жены?
Боже, как я вообще могла быть такой слепой? Я даже не могу вспомнить, была ли у Руслана в квартире женская одежда. Хотя откуда мне было знать, я ведь не залезала в чужие ящики…
И как нельзя кстати вспоминается фотография в его бумажнике. Я не разглядела кто там был изображён. Но это точно женщина. Наверняка это была его жена…
Я даже не помню, как добираюсь до Алёниного района. Вся дорога проходит для меня в каком-то болезненном бреду. Помню, что несколько раз сажусь не на тот автобус и петляю по городу. А потом также путаю ветки и пересадочные станции в метро. Более-менее прихожу в себя только когда выползаю из подземки в Алёнином районе, а когда вытаскиваю телефон, нахожу там кучу пропущенных от подруги.
– Богданова, ну наконец-то! – шепчет в трубку, когда я перезваниваю. – Ты почему на звонки опять не отвечаешь? Ты же обещала мне, что будешь на связи! У тебя совесть есть вообще?
Нет у меня совести, как оказалось…
– Прости, Алён… я наверно с беззвучного снять забыла…
– Настя у тебя всё в порядке? – обиженные интонации сменяются на тревожные. – Что с голосом? Где ты?
– Я…, – сглатываю, и отведя трубку от уха, глубоко втягиваю носом воздух и медленно выдыхаю через рот, чтобы привести расшатанные нервы в порядок. – Я нормально. Просто устала немного. Заблудилась, пока искала твой район.
Не хочу сейчас ничего рассказывать. Понятно, что скрыть от подруги моё состояние не выйдет, но зачем тревожить её раньше времени. Она далеко и прямо сейчас всё равно никак не сможет меня поддержать. И только мучаться будет из-за этого. Мне это не нужно.
– Понятно. Ну я тебе из-за этого и звонила в общем. Я дозвонилась до своей хозяйки, объяснила ей ситуацию. Она сказала, что запасные ключи есть у соседки из двадцать четвёртой квартиры. Ты можешь к ней зайти. Она в курсе и откроет тебе дверь.
– Хорошо, – говорю как можно бодрее, утирая запястьем скатывающиеся слёзы. – Это отлично. Я… я уже практически подошла к твоему дому.
– Ну ты пришли сообщение, когда в квартиру зайдёшь, ладно? Чтобы я не переживала.
Поджимаю губы, борясь с очередным подкатывающим приступом истерики и часто киваю, словно Алёна способна увидеть меня через телефон.
– Да, – выдавливаю, наконец и торопливо скидываю вызов.
На улице всё также жарко, но, шагая в сторону Алёниной пятиэтажки, я остервенело тру себе плечи, потому что меня колотит от озноба.
Раз за разом провожу руками по мягкой ткани платья, которое ещё несколько часов назад казалось мне таким роскошным, а сейчас мне хочется содрать его с себя, словно оно отравлено.
Казавшаяся невероятно мягкой ткань натирает кожу, словно наждачка. От самого факта, что я ношу на себе одежду, купленную мне чужим мужем, я чувствую себя преступницей. Воровкой.
 
Желание содрать себя не принадлежащую мне вещь становится настолько невыносимым, что, ускорив шаг, я постепенно перехожу на бег.
Забрав у соседки ключи, залетаю в Алёнину квартиру и срываю платье прямо в коридоре. Сдираю его с себя, не заботясь о молнии. Слышу треск рвущейся ткани и мне кажется, что точно также сейчас трещит по швам моё собственное сердце.
Судорожно втягиваю носом воздух и мне чудится, что рецепторы до сих пор улавливают запах мужского парфюма, который словно пропитал каждый участок моей кожи.
Комкаю в руках порванное платье и, дойдя до кухни, безжалостно выбрасываю его в ведро. А потом на негнущихся ногах иду в ванную комнату и, включив воду, встаю под душ, чтобы навсегда смыть с себя запах мужчины, которого я никогда не прощу и никогда больше не увижу.
Глава 17. Настя
– Ну что, будем прощаться?
Поставив сумку на перрон, притягиваю к себе Алёну и крепко обнимаю.
– Не представляю, как буду здесь дальше без тебя, – бубнит, уткнувшись лицом в мою шею. – Обещай, что ты ещё приедешь, если выдастся возможность.
Поднимаю руку и стираю скатывающуюся по её щеке слезинку.
– Лучше ты ко мне, – вымученно улыбаюсь.
На душе так паршиво, как не было ещё никогда. Как будто в неё плеснули чем-то горячим, и теперь она жжёт, саднит и ноет.
Всю ночь я не спала. Как последняя дура раз за разом прокручивала в голове события последних суток. Мучала себя воспоминаниями. Терзала психику, как мазохистка, раз за разом воспроизводя в голове сцену в квартире Руслана и слова его жены о том, что я всего лишь средство для снятия стресса. Одноразовая девочка, как она выразилась. Будто я вещь, неодушевлённый предмет. Вроде массажёра. Пришёл, попользовался, снял напряжение и закинул на дальнюю полку за ненадобностью.
– Это ты из-за него, да? – подняв глаза, встречаюсь с жёстким взглядом Алёны. – Теперь из-за этого урода не хочешь ко мне ездить?
Вчера, когда подруга вернулась с работы, я всё ей рассказала. Там даже не было варианта что-то скрыть, моё зарёванное лицо само за себя говорило.
– Настя, ну забудь ты его, – взяв меня за плечи, слегка встряхивает. – Сколько ты его знаешь? Сутки? Да это вообще ничто. Я понимаю, сейчас тебе больно. Но это просто потому, что рана ещё свежая. Поверь, она затянется. Уж я-то знаю, о чём говорю… Вернёшься домой, к маме, к прежней жизни… Да не пройдёт и недели, тебе уже вся эта ситуация будет казаться просто какой-то ерундой, не стоящей внимания.
Поджимаю губы, чтобы они не тряслись и из последних сил заставляю себя улыбнуться. Не хочу портить Алёне настроение. Я итак испоганила нам обеим единственную встречу.
– Да, – киваю, закидывая сумку себе на плечо. – Конечно. Конечно, ты права. Да всё хорошо уже на самом деле. Я больше расстраиваюсь, что мы с тобой толком вместе не побыли, а уже прощаемся.
– Я приеду. Обещаю, как только мои выходные совпадут с календарными, тут же примчусь к тебе. И новый год обязательно вместе отпразднуем.
За спиной раздаётся голос проводницы, оповещающий о том, что поезд отправляется и ещё раз крепко обняв Алёну, я захожу в вагон, из окна наблюдая за тем, как её фигура становится всё мельче, пока совсем не исчезает из виду.
Устало падаю на сидение и закрываю глаза. Это что-то вроде медитации. Я изо всех сил пытаюсь настроить свои радары на прежние волны. Думаю о доме, о маме, о том, что к четвергу нужно сдать курсовую по цитологии. Пытаюсь абстрагироваться, стать прежней. Но ничего не выходит.
Как будто за эти несколько дней что-то внутри меня кардинально изменилось. Что-то очень важное. То, что определяло мою сущность. Словно в Москву уезжал один человек, а возвращается уже совсем другой.