Ты моя зависимость
И что бы я ни делала, о чём бы ни думала, мысли всё равно возвращаются к Руслану.
Какая я должно быть дура. Алёна права. Я с ним знакома была всего стуки. По сути, я этого мужчину даже не знаю. Но почему-то сейчас мне больно настолько, что кажется, будто мне отрезали руку. И теперь я уже не целиком.
Интересно, мама чувствовала тоже самое, когда рассталась с моим отцом…?
Достаю из кармана мобильный и, кажется, уже в сотый раз пролистываю журнал вызовов, выискивая там пропущенные звонки.
Моя очередная придурь. У него нет моего номера. И он не смог бы мне позвонить. Он не стал бы этого делать, даже если бы знал телефон. Зачем, если дома его ждёт жена? А я свою функцию выполнила.
И от мамы тоже по-прежнему ни одного звонка.
Последний раз мы созванивались, перед тем как я села в поезд на Москву. После этого она не звонила мне ни разу. И если по началу я списывала это на занятость, то теперь уже начинаю нервничать.
Вчера вечером не выдержала и набрала ей. Но телефон абонента оказался выключен. Возможно, сломался. У мамы старый аппарат, и он давно был на последнем издыхании… Но на душе всё равно как-то неспокойно. Мы никогда не расставались с ней так надолго…
В свой маленький городок я приезжаю уже глубоко за полночь. Специально брала поздний билет, чтобы побольше времени провести с Алёной. Навряд ли мама ещё раз оставит меня так надолго, и, скорее всего, в следующий раз мы встретимся только на праздники.
Выйдя с вокзала, кидаю взгляд на часы. Мамин самолёт прилетает через час, так что нужно поторопиться, чтобы успеть разобрать сумку и создать в доме видимость того, что я провела в нём все выходные.
Запахнув на груди куртку, ускоряю шаг. Но, когда, наконец, добегаю до дома, застываю на месте, потому что в окнах первого этажа горит свет.
Чувствую, как сердце моментально подскакивает к самому горлу, и внутренности, сделав кувырок, резко ухают куда-то вниз.
Неужели мама уже вернулась? Поменяла билет? От страха меня трясёт так, что зубы стучат как барабанная установка.
Очень медленно, на ватных ногах захожу в дом и иду на кухню, в окнах которой горел свет. Но, замираю на пороге, потому что вижу перед собой не маму, а совсем другого человека…
Глава 18. Настя
– Настя, наконец-то!
Увидев меня, мамин помощник вскакивает со стула, но тут же замирает, схватившись за живот. Жмурится, выдыхает и шаркающей походкой медленно идёт в мою сторону.
В ступоре смотрю на мужчину, пытаясь сообразить, что он здесь делает. Может, маме пришлось задержаться в Калининграде, и она отправила Владимира проверить, как я? Ведь её телефон не доступен. Но в таком случае, как она с ним связалась…?
Скольжу взглядом по ссутулившейся мужской фигуре и прижатой к животу руке. Владимиру только-только прооперировали аппендицит. Он из-за этого не смог уехать в командировку и вместо него полетела мама. Навряд ли после операции выписывают так скоро, тем более учитывая возраст мужчины. Он, конечно, ещё не старик, но ему уже за пятьдесят… Значит, он ушёл оттуда под подписку. Сам.
Ушёл, чтобы прийти ко мне…
– В-владимир Николаевич… – шепчу одними губами, почти не дыша. – Что случилось?
Нехорошее предчувствие, как ядовитый спрут, медленно обвивает своими щупальцами моё сердце, сжимая его так, что оно начинает биться через раз, пропуская удар за ударом.
Упираюсь взглядом в бледное лицо маминого помощника. Замечаю покрасневшие, чуть припухшие глаза и ощущаю, как горло в тот же момент начинает сжиматься настолько, что воздух через него проталкивается с хриплым свистом.
Он подходит ещё ближе, и я автоматически отступаю на шаг назад. Так, словно это сможет спасти меня. Уберечь от того, что он собирается на меня взвалить.
Будто тем самым я даю себе отсрочку. Глупо, очень глупо. Потому что в глубине души я уже знаю, что он мне скажет. И всё равно, кажется, что пока эти слова не произнесены в слух, они не имеют своей силы.
– Настя, твоя мама…
– Нет!!!
Кричу так громко, что мужчина напротив вздрагивает от неожиданности. Упираюсь спиной в стену и, зажмурившись, плотно прикрываю уши руками, остервенело мотая головой.
Не хочу! Не хочу ничего слышать! Этого нет! Пока он не сказал, ничего нет и всё как прежде! Мама в Калининграде. В командировке. Она скоро вернётся и снова станет ругать меня за то, что я оставила в раковине немытую посуду.
Так и будет! Она вернётся непременно! Потому что у нас есть только мы и больше никого. Она знает это и никогда меня не оставит. Она ведь обещала…
Не понимаю, в какой момент я начинаю медленно оседать на пол. Я не замечаю этого до тех пор, пока не ощущаю под собой холодный пол, и, не отрывая ладоней от ушей, утыкаюсь лицом в колени, словно закрываясь в кокон, в котором до меня никто и ничто не сможет добраться.
Чувствую, как мужчина садится рядом со мной и мягко сжимает мои запястья, осторожно пытаясь развести руки в стороны, но я сопротивляюсь.
– Нет, – хриплю, не поднимая лица. – Ничего не говорите! Умоляю вас, не надо ничего говорить!
Отчаяние душит меня. Разрывает грудь на кровавые куски, как стая голодных гиен свою обессиленную добычу.
Кажется, что лёгкие сжимаются до размеров грецкого ореха и подскакивают к самому горлу. У меня кружится голова, и мышцы, перестав насыщаться кислородом, начинают постепенно обмякать.
Перед глазами темнеет. Я только чувствую, что Владимиру всё же удаётся опустить мои руки вниз и, сжав их у меня за спиной, он притягивает меня к себе.
Шипит, когда я задеваю шов на его животе, но не пытается отстраниться.
Утыкаюсь лицом в мужское плечо. У меня больше не получается сопротивляться. Словно в один момент я исчерпала все свои силы. Как будто сама жизнь меня оставила. Но, тем не менее, по чьей-то жестокой издёвке я всё ещё продолжаю существовать.
Так бывает. Ты слышишь. Видишь. И даже чувствуешь. Хотя в действительности тебя нет. Ты умер.
Так бывает…
– Твоя мама ехала на такси, – сжав в ладонях мою голову, мужчина прижимает её к своей груди, начиная медленно раскачиваться. Словно убаюкивает меня, как маленького ребёнка. – Было поздно, дождь и… видимость очень плохая. В это время суток светофоры не работают… Они сворачивали, а второй автомобиль… он ехал прямо. На большой скорости… была авария и… – снова закрываю глаза, ощущая, как горячие слёзы стекают по щекам, прожигая кожу, словно капли серной кислоты. – Настя, твоя мама погибла.
Глава 19. Настя
Подхожу к краю могилы и кидаю горсть земли на крышку гроба. Маму хоронят в закрытом. Потому что после аварии тело сильно повреждено. У меня даже нет возможности попрощаться с ней по-человечески. В последний раз посмотреть в глаза единственному человеку, который любил меня беззаветно. Просто за то, что я есть.
Странно, раньше я не задумывалась об этом. Но по сути только родительскую любовь можно назвать настоящей. Потому что она единственная никогда не проходит. Не деформируется под воздействием времени. Не становится больше или меньше. Она вообще не измерима. Рождается вместе с ребёнком, и остаётся вечной.
И даже сейчас, после маминой смерти, я всё ещё продолжаю её чувствовать. Потому что она внутри меня. Часть моей ДНК.
У Януша Вишневского есть цитата: “О родителях всегда так думают, что они будут жить очень долго. И когда те вдруг уходят, невысказанным остаётся самое важное, что мы откладывали на потом”.
Я очень многое откладывала на потом. Неосознанно. Даже не задумываясь об этом. Наверно каждый, теряя близкого человека, об этом жалеет.
Если бы я могла вернуть время назад, то каждый день говорила бы маме, как я люблю её, и как она мне дорога, а не обижалась из-за глупых мелочей. Если бы она была жива, я бы ценила каждое проведённое вместе мгновение, вместо того, чтобы так отчаянно стремиться к самостоятельности.