Здесь обитают призраки
— У меня вопрос, — сказала я. — Не касающийся событий в Годлин-холле. Быть может, вы мне ответите?
— Постараюсь.
— Вы верите в загробную жизнь, святой отец? — спросила я. — В райскую награду, в адское проклятие?
— Конечно, — не колеблясь отвечал он, потрясенный тем, что я осмелилась усомниться в его вере.
— Вы верите в рай и ад, не имея ни малейших доказательств их существования?
— Дражайшая барышня, в этом сущность веры.
— Разумеется, — сказала я. — Но если вы верите в две разновидности загробной жизни, отчего вы столь упрямо не желаете допустить возможность третьей?
Он нахмурился:
— В каком смысле — третьей? Какой именно третьей?
— Третьего места, — пояснила я. — Где души мертвых обитают, пока их не пустили в рай и не обрекли на преисподнюю.
— Вы говорите о чистилище, мисс Кейн.
— Значит, четвертого, — сказала я, едва не расхохотавшись: сколь многочисленны, оказывается, посмертные местообитания. — Вы верите в три, а в четыре не верите. Не верите, что есть место, где души отчасти пребывают в этом мире, по-прежнему наблюдая, а порой говоря с нами. Карая нас или оберегая. Отчего такой план бытия мнится вам смехотворным, а прочие — рай, ад и чистилище — наоборот?
— Потому что ни о чем подобном в Библии не говорится, — терпеливо произнес он, словно обращаясь к малолетнему ребенку, и я в досаде всплеснула руками.
— Библию написали люди, — объявила я. — За многие столетия она претерпела столько превращений, столько раз подвергалась переводу, что всякий раз воссоздавалась, подстраиваясь к тем временам, когда ее раскрывал читатель. Лишь глупцы полагают слова Библии подлинными речами Христа.
— Мисс Кейн, вы близки к святотатству, — сказал он, с негодованием выпрямившись. Руки его мелко дрожали. Я заподозрила, что у него не водилось привычки к столь провокационным беседам, тем более с женщиной. Как и многие люди его сорта, он пользовался неоспоримым и незаслуженным пиететом. — Если вы намерены продолжать в таком духе, я не стану слушать.
— Прошу прощения, — сказала я, не желая злить его или обрушить себе на голову церковный свод, подобные возможности мне с избытком предоставлял и Годлин-холл. — Я не хотела вас огорчать. Честное слово. Но вы должны признать, что наши представления о вселенной крайне скудны, и вероятно, более того — вполне возможно, более чемвозможно, что еще откроются тайны, способные нас удивить. И даже ошеломить. Заставить нас усомниться в самих основах, на коих покоится наша вера.
Он поразмыслил, снял очки, протер их платком, а затем вновь водрузил на нос.
— Я не очень образованный человек, мисс Кейн, — помолчав, сказал он. — Я простой викарий. Я не добиваюсь епископства, да и вряд ли мне его предложат. У меня нет на свете иных стремлений, помимо окормления моей паствы. Разумеется, я читаю. Ум мой пытлив. И я не отрицаю, что в жизни моей бывали минуты, когда я… задавался вопросами о природе и смысле бытия. В противном случае я бы не был человеком. Природа духовной веры — один из вечных вопросов мироустройства. Но я отвергаю вашу гипотезу, ибо Господу в ней места нет. Господь решает, когда нам войти в этот мир и когда его покинуть. Он не принимает половинчатых решений и не обрекает души человечьи на неизбывную трагедию. Он решителен. Он не Гамлет, если вам угодно дискутировать с шекспировских позиций. Так поступал бы жестокий и безжалостный господин, но вовсе не любящий Господь, о коем мы читаем в Библии.
— Вы полагаете, Господь не способен на безжалостность и жестокость? — спросила я, стараясь не рассмеяться, дабы не злить его еще больше. — Неужели вы так поверхностно читаете Библию, что не замечаете варварства на каждой странице?
— Мисс Кейн!
— Не думайте, будто я не знакома с заветами, преподобный. Мне представляется, Господь, о коем вы ведете речь, обладает великим талантом к зверству и злобе. Он, можно сказать, мастер по этой части.
— Вы непочтительны, мэм. Господь, познанный мною, ни за что не подвергнет своих чад такой каре. Оставить душу подобным образом чахнуть… никогда! Не в этом мире!
— А вне его?
— Нет!
— Вам это известно наверняка? Он вам сказал?
— Мисс Кейн, сию минуту прекратите. Вспомните, где вы находитесь.
— Я нахожусь в здании из раствора и кирпичей. Его сложили люди.
— Я больше не могу вас слушать! — вскричал он, наконец потеряв терпение. (Ждала ли я этой минуты? Хотелали я выжать человеческий, не духовный отклик из этого малосильного субъекта?) — Вы немедленно уйдете отсюда, если не в состоянии проявить уважение, какового…
Я вскочила со скамьи, в гневе сверля его взглядом.
— Вы там не живете, святой отец! — закричала я. — Я пробуждаюсь в Годлин-холле по утрам, целыми днями бодрствую, сплю там ночами. И лишь одна мысль беспрестанно вертится у меня в голове.
— Какая же?
— Здесь обитают призраки!
В негодовании он громко застонал и отвернулся; гневное лицо его мученически кривилось.
— Я не стану слушать подобных слов, — заявил он.
— Разумеется, — отвечала я, уже удаляясь. — Ибо ум ваш закрыт. Как и у всех вам подобных.
Я устремилась к выходу, грохоча туфлями по плитам, и вылетела к свету холодного зимнего утра; желание закричать в голос одолевало меня. Деревенские лавочники спешили по делам, будто все в этом мире обстояло благополучно. Молли Сатклифф с порога чайной выплескивала на улицу ведро мыльной воды. Алекс Токсли направлялся к себе в кабинет. Вдалеке я разглядела тень мистера Крэтчетта — тот сидел в окне конторы поверенного над огромными гроссбухами, вперив взгляд в страницу, и перо его скользило туда-сюда, делая пометки. У дверей стояла запряженная коляска мистера Рейзена — значит, он у себя, за столом, — и меня осенило. Мне потребен был ответ на один вопрос.
— А, мисс Кейн, — промолвил мистер Крэтчетт, обреченно воззрившись на меня. — Вы снова посетили нас. Какой восторг. Быть может, мне надлежит поставить вам отдельный стол.
— Я понимаю, что затрудняю вас, мистер Крэтчетт, — сказала я. — И я не хотела бы отнимать у мистера Рейзена драгоценное время. Он и без того был весьма со мною щедр. Однако у меня есть к нему вопрос, один-единственный. Не могли бы вы спросить у него — быть может, он выделит мне время? Обещаю, что не задержу его дольше пары минут.
Мистер Крэтчетт, уловив, что я говорю правду, а смирение быстрее избавит его от меня, вздохнул, отложил перо, удалился в кабинет, а вскоре вернулся и устало кивнул.
— Две минуты, — сказал он, тыча в меня рукою, а я кивнула и устремилась мимо него в кабинет.
Мистер Рейзен сидел за столом; при моем появлении он дернулся было, желая встать, но я отмахнулась и велела ему не беспокоиться.
— Я рад, что вы зашли, — промолвил он. — С последнего нашего разговора я много думал о вас. Я…
— Я вас не задержу, — перебила я. — Я понимаю, что вы заняты. У меня лишь один вопрос. Если я захочу уехать, точнее говоря, если мы вместе захотим уехать, возразят ли управляющие поместья?
Вздернув брови, он уставился на меня в изумлении. Затем несколько раз открыл и закрыл рот.
— Если мызахотим уехать, мисс Кейн? — переспросил он. — Вы и я?
— Да нет, не вы и я, — отвечала я, чуть не расхохотавшись над таким недоразумением. — Я и дети. Если я заберу их и мы поселимся в Лондоне. Или на континенте. Я давно мечтаю пожить за границей. Одобрят ли это управляющие? Станут ли нас содержать? Или отправят полисменов, дабы детей вернули в Годлин? А меня арестовали за похищение?
Он кратко поразмыслил.
— И речи быть не может, — наконец сказал он. — Условия кристально ясны: пока мистер Уэстерли живет в Годлин-холле, детям нельзя надолго уезжать. Даже под присмотром некоего попечителя — скажем, вашим.
Мысли мои помчались галопом, и я принялась строить нелепейшие прожекты.
— А если он тоже уедет? — спросила я. — Если я заберу его с собою?
— Джеймса Уэстерли?
— Да. Что, если я, он и дети переселимся в Лондон? Или в Париж. Или в Америку, если это необходимо.