Тринадцать

–Эй,– возмутилась я,– это же…
Но мама перебила меня.
–Да, Елена,– отрезала она.– Смирись с этим.
–Но…– затянула я, и прежде чем я успела продолжить, мама зачерпнула горсть голубики из миски на столе и бросила три ягодки в мою любимую жёлтую миску. Остальное она запихнула себе в рот.
–Попробуй с голубикой,– сказала она, жуя и совершенно не понимая всей этой истории с запасной шиной и шоколадной крошкой.– Просто ешь, Елена. Нельзя всё время питаться холодными хлопьями.
Мама считает меня привередой. Но разве я привередничаю, если не хочу мусолить во рту эти неоднородные комки слизи? Разве я привередничаю, если считаю, что еда должна быть такой, чтобы её нужно было прожевать, прежде чем проглотить?
–Кроме того,– объясняла мама,– мы больше не можем позволить себе выбрасывать еду, Елена. Я только что потратила двести долларов вот на это.– Она указала туда, где над плитой висела наша новая микроволновка. Старая микроволновка перестала работать, поэтому мама несколько недель копила деньги, чтобы купить эту, и потратила весь субботний день, чтобы её установить.– Так что давай будем разумнее и перестанем выбрасывать еду, ладно?
–Ладно,– промямлила я и взяла ложку.
Но даже не думайте, что я съела хоть каплю этой омерзительной овсянки. Пока мама суетилась на кухне, я мешала её, тыкала её и старалась не вдыхать её запах. Как только мама ушла дальше по коридору, я вскочила и соскребла её в мусорное ведро. Затем я перемешала мусор так, чтобы выброшенная овсянка была спрятана под скомканным куском полиэтиленовой плёнки, обёрткой от жвачки и старой резинкой.
Быстро, пока мама не вернулась на кухню, я стащила из кладовки два батончика мюсли и сунула их себе в рюкзак. Я планировала съесть их в автобусе по дороге в школу, чтобы не умереть с голоду.
Я считала, что на этом всё и кончится. И так и должно было быть.
Но той ночью, много времени спустя после того, как мы с мамой легли спать, кое-что произошло.
Я проснулась, потому что что-то услышала. Это был какой-то гул или жужжание. Моя комната первая по коридору, а это жужжание доносилось из главной гостиной. Я могла это точно определить.
Я посмотрела на часы возле кровати.
На них было 3:13. Что может гудеть и жужжать в 3:13 утра?
Я встала и, спотыкаясь, побрела в коридор.
В доме было совершенно темно, если не считать странного голубого света, исходящего из кухни. Подойдя поближе, я увидела, что это новая микроволновка. Она была включена, и что-то внутри неё медленно вращалось.
–Мама?– позвала я. Я подумала, что она готовит себе полуночный перекус.
Она не ответила. Я поискала её за столом и у кухонной стойки. Похоже, её нигде не было. Не было ни движения, ни даже тени.
Микроволновка продолжала жужжать. Синий свет мелькал вместе с тем, как её содержимое продолжало вращаться.
Было жутковато, в доме было темно, если не считать этого единственного света микроволновки. Вся кухня, казалось, была залита странным радиоактивным свечением.
–Мама?– снова окликнула я.
Ничего.
Микроволновка вела обратный отсчёт.
Семь… шесть… пять.
Что происходит? Микроволновка что, уже сломалась? Включается сама по себе среди ночи? Она у нас всего третий день.
Микроволновка досчитала до двух… затем одного… и звякнула. Внутренняя лампочка погасла, и кухня погрузилась в кромешную тьму, горел только экран микроволновки, на котором было написано «конец».
Я включила свет и зажмурилась от внезапной яркости. Затем я открыла дверцу микроволновки.
В ней была моя любимая жёлтая миска.
Она до краёв была заполнена… овсянкой.
От неё поднимался пар. Я медленно вытащила миску, и её края чуть не обожгли мне пальцы.
–Что за чертовщина?– ругнулась я.
В овсянке была голубика. Три ягоды.
«Странно,– подумала я,– очень странно».
–Кто здесь?– прошептала я.
Никто не ответил. Я огляделась вокруг.
Это наверняка мама. Должно быть, она нашла выброшенную овсянку и решила проучить меня.
–Ладно, мам,– обратилась я в пустоту.– Я поняла. Я не должна выбрасывать еду. Извини меня.
Я ждала, что она мне ответит, выйдет из кладовки и засмеётся.
Но она не вышла.
Тогда я кое-что заметила.
В моей любимой жёлтой миске были не только три ягоды голубики и овсянка. Было ещё что-то – скомканный кусок полиэтиленовой плёнки, обёртка от жвачки и даже тонкая резинка.
Как будто это была та самая овсянка, которую я выбросила утром, как будто кто-то зачерпнул её прямо из помойки вместе с мусором.
У меня зашевелились волосы на руках. Быстро я снова выбросила овсянку в мусорное ведро.
Затем я поставила свою жёлтую миску в раковину, выключила свет и почти бегом побежала обратно в постель.
* * *
На следующее утро мама ничего не сказала об овсянке. Она даже разрешила мне поесть на завтрак хлопья – колечки с зефирками в форме пиратских сокровищ. Мои любимые.
Я подумала, мама решила, что я усвоила урок, и теперь всё будет в порядке.
А потом наступила ночь.
Вторую ночь подряд меня разбудило гудение или глухое жужжание. Я открыла глаза и посмотрела на часы.
Было 3:13 утра.
Я вылезла из кровати, и у меня было ощущение дежавю. Из микроволновки исходил жутковатый синий свет, а внутри вращалась миска. Шёл обратный отсчёт: три… два… один, и… динь, и зелёным засветилось слово «конец».
И вот я опять вытаскиваю свою любимую жёлтую миску. И она наполнена дымящейся овсянкой – опять – с тремя ягодами голубики. Вперемешку с обёрткой от жевательной резинки, скомканным куском полиэтиленовой плёнки, тонкой резинкой, а теперь ещё скрепкой и кусочком апельсиновой корки.
В очередной раз я соскребла это всё в мусорку.
–Я поняла, мам. Я усвоила урок. Я не буду выбрасывать еду.
Она наверняка прячется в кладовке. Я распахнула дверь.
Её там не было.
Я заглянула в гардероб и под компьютерный стол.
Её нигде не было.
Немного дрожа, я побрела по коридору. У двери в мамину комнату я повернула ручку и заглянула внутрь.
Она лежала калачиком в постели, закрыв глаза и сложив руки перед собой. Она не храпела, но её дыхание было тяжёлым и ровным, как будто она уже давно спала.


У меня к горлу подступил комок.