Побег на войну

– Берег левый, берег правый, снег шершавый, кромка льда…
– Это о чем ты? – спросил Базанов.
– Да стих такой. Знакомый написал.
– Прочитай
Я напряг память. Что там Твардовский сочинил про нас, саперов?
 
 
Переправа, переправа!
 
Берег левый, берег правый,
 
Снег шершавый, кромка льда…
 
Кому память, кому слава,
 
Кому темная вода, —
 
Ни приметы, ни следа.
 
 
Народ подтянулся поближе, начал прислушиваться. Но я это дело пресек. Не потому, что дальше не помнил. Мало ли что. Вспомнит кто-то после, появятся думки, вопросы. Скромнее надо быть.
– Все, дальше не помню. Давно это было. Может, позже.
Дождались, пока Енот оденется в сухое, затушили костер и двинулись дальше. Прошли пару километров, почувствовали усталость. Притормаживать начал и головной дозор. Майор одернул их, приказал:
– Шире шаг!
Дальше шли молча, но партизаны явно хотели продолжения. Аня стала чаще оглядываться. В ее глазах прямо плескалось любопытство. Первым не выдержал Махно:
– Не вспомнил, командир?
– Да какое там, – махнул я рукой.
– Погодьте… – Енот остановился, принюхался. – Дымом пахнет!
Мы продолжили движение, вышли из небольшой балочки и увидели хуторок среди рощицы. Три дома, высокие, крепкие ворота.
Махно перекинул МП со спины, вопросительно посмотрел на меня.
– Андрей! – Я протянул Быкову свой бинокль. – Сможешь вон на тот дубок забраться?
Как только наш разведчик влез на дерево, Махно дал одиночный выстрел в воздух. Если на хуторе есть немцы, засуетятся и выдадут себя.
– Никого! – крикнул сверху разведчик. – Только хозяева. И собаки.
Под лай псов мы подошли к полуоткрытым воротам, в которых стоял седой кряжистый мужик в тулупе. В руках он держал древнюю, как говно мамонта, двустволку. Может, такими французов гоняли в восемьсот двенадцатом.
– Ну здравствуй, хозяин, – первым поприветствовал я хуторянина, даже не прикасаясь к автомату. Впрочем, у других оружие недвусмысленно глядело вперед.
– И вам поздорову, – буркнул мужик. – Чьих будете?
– Свои, советские, – ответил майор.
– Свои месяц назад драпанули на восток.
– Как видишь, не все, – примирительно произнес я. – Пустишь?
Мужик с сомнением осмотрел мое воинство, задержал взгляд на Анне. Его лицо разгладилось, он кивнул в сторону дома:
– Заходите.
Зашли. Познакомились. Хозяина звали Егор Семенович. Его пожилую маленькую жену – Авдотья Степановна. Была у пары и дочка на выданье – кареглазая фигуристая девушка с черной копной густых волос по имени Параска.
Егор Семенович оказался местным лесником, жил на отшибе, немцев в глаза не видел.
– Трупы только по Десне плыли. Вот и вся война. В Чернигов я не езжу. В Подгорном вроде был гарнизон немцев, но ушел.
– Партизанов маете? – сразу насел на лесника Енот.
– Параска! – Егор Семенович кликнул дочь, которая устраивала Анну у себя в светелке, погнал ее топить нам баню.
– Нет у нас тут партизан, какие-то подпольщики развешивали листовки. Дескать, Москва держится, бейте фашистов… Похватали их.
– А почему столица должна пасть? – удивился я, располагаясь в горнице.
Народ разбрелся по большому, сложенному из брусьев дому, хозяйка начала выставлять на стол нехитрую крестьянскую снедь – вареную картошку, сало, капусту, пару караваев хлеба. Появилась и четверть с мутным самогоном, но я только покачал головой. Лесник без сожаления тут же убрал бутылку за печку.
– Да немцы через старост передали, что Москву взяли. Войне конец.
– То брехня! – стукнул по столу Махно.
– Ясно, что брехня. Месяца не прошло, как фашисты взяли Киев. Да и слыхал я, что не все там у гансов гладко. Побили наши подпольщики больших немецких начальников. Слухи-то идут…
Мы переглянулись со спустившейся по лестнице Анной, перемигнулись. Девушка надела глухое шерстяное платье, повязала на голову голубой платок. Присела к нам за стол. Мы выложили наши запасы – тушенку, немецкий сыр и сардины в банках.
 
Обедать пришлось в два приема. Сначала поели женщины, лесник, мы с майором и Махно. Потом Базанов сменил караульных, они пошли в дом, а мы вышли на улицу. Там под навесом сидел капитан и ковырялся с радиостанцией. Рядом на лавке стоял автомобильный аккумулятор с клеммами, от которых тянулись провода.
– Никанорыч! – позвал Закуску майор. – Иди перекуси!
– Сейчас закончу, – буркнул капитан.
– И что, получается?
Я заинтересовался, подошел ближе. Оказалось, что наш запасливый завхоз не только слил солярку с «мана», но и успел снять аккумулятор. И теперь пытался подзарядить через него батарею радиостанции. Получилось плохо. Вернее, никак.
– А вот этот у вас, – кивнул лесник на Якова, – грузин, что ли? На Сталина похож, прямо как две капли. Молодой только и без усов.
У меня даже дыхание перехватило на секунду. Это же надо так вляпаться!
– Не, армянин, – сказал я. Надеюсь, что получилось спокойно. – Отощал в плену сильно, – зачем-то добавил.
– А дальше куда собрались хоть? – спросил Егор Семенович. – Не то что местом интересуюсь, – тут же добавил он, – больше интересно, чем заниматься будете.
– До Брянщины доберемся, партизанить будем, – сказал я и замолчал, давая понять, что дальше беседовать на эту тему не собираюсь.
– Мы только наследим по самое не могу, – тяжело вздохнув, добавил Базанов. – Тут вдоль Десны – деревня за деревней. Транспорт нужен. Наше спасение – скорость.
Мы одновременно посмотрели на конюшню, где всхрапывал конь. Из дома вышли женщины, пошли к дымящей трубой бане.
– По следам на снегу нас легко найдут… – Я задумался над тем, что делать, но так ничего и не придумал.
Базанов распределил отряд на смены, я мылся в первый заход. Парились с веничками, уханьем и растиранием снегом. Под такую баньку пивка бы светлого, разливного, но где его взять?
Всю радость обломал немецкий самолет. Перед заходом солнца в небе начал кружить «костыль».
– Все в дом! – приказал майор Анне, которая стригла сидящего на колоде Якова. Рядом валялись полешки: похоже, хозяин перед нашим приходом рубил дрова.
Внутри было шумно – лесник выяснял отношения с женой.
– Дашь коня с санями! И отвезешь к Подгорному!
– Авдотья, как без лошади перезимуем? Дрова возить, съездить куда?
– Как-нибудь перебедуем, – как отрезала хозяйка.
– «Как-нибудь» – отставить! – вмешался в разговор я, развернул карту. – Достаточно подбросить нас до Подгорного, а там мы сами, ножками.
– Папа, а можно я с отрядом товарища Петра пойду? – влезла в беседу шустрая дочка лесника. – Они фашистов бьют!
– Цыц ты! Хочешь в землю лечь, одних нас оставить? – закричал на девушку Егор Семенович.
– Они на концлагерь напали, пленных наших освободили, а вы сиднем сидите на печи. Так и просидите всю войну!
По глазам лесника видел, что он сейчас дочурке врежет. С правой, а может, и с левой добавит. Я быстро встал между ними.
– Пусть прокатится с нами до Подгорного, – быстро произнес я. – Худа не будет. Немцев же тут нет?
– Не видел немцев я там, говорил же, – буркнул Егор Семенович. – Ладно, пусть балаболка пройдется. Пешком! Помесит снег… Волю взяла, – начал жаловаться лесник. – Раньше как? Бабы пикнуть не могли! А теперь? Им вся воля. Хочешь – депутатом, хочешь – врачом… Слышал перед войной, бабы даже пахать на тракторе начали…
Особого снега на дороге не было – двигались в сумерках ходко. Застоявшаяся лошадка рвалась вперед, ее осаживали. Майор опять пустил головной и тыловой, сам шел рядом с лесником, выспрашивал какие-то детали по маршруту.
Я же воспитывал Анну:
– Ты зачем разболтала про лагерь?
– Так сами же про плен рассказывали, – вывернулась она и тут же перешла в наступление: – А что это ты на нее заглядываешься?