Моя дурацкая гордость (СИ)

Елизарова отвернулась.
— Новое расписание! — я взмахнул палочкой. — Налетай!
Толпа загудела. Преподы за своим столом сонно жевали. Получив от Разумовской записки, они не волновались. Они вообще с трудом соображали после двух часов сна.
— Какая неожиданность, — саркастично заметила Елизарова, — у нас сегодня только две пары: греческий и полеты на пегасах. И оба предмета Исаев и Чернорецкий не посещают. А у остальных — по четыре да по пять. Ты за дураков нас держишь, Исаев?
— Ну, хочешь, за задницу подержу, Елизарова, — серьезно ответил я, раздавая листки с расписанием.
Разогнав всех по кабинетам, я запихал бумажный хлам в сумку и, подмигнув Псарю и Прогнозу, отправился к второкурсникам, в кабинет истории чародейства, чтобы сообщить, что Квалификация переносится с июня на март. Обоссались все, включая профессора Литковскую.
Четыре часа лишнего времени предоставили нам колоссальные возможности. Играя со стрелками, Гордей заставлял колокол звонить когда ему вздумается, доводя преподавателей до истерики, а студентов — до икоты. К слову, расписание было специально составлено как попало, чтобы на один и тот же семинар ломилось сразу по три курса. При помощи домовят я перемещался с этажа на этаж, запирал двери кабинетов, а Псарь с Прогнозом, перемещаясь следом, ломились в них и слезно просили впустить внутрь.
К концу дня Виридар вспотел. По моим расчетам, деканы должны были проснуться аккурат к праздничному пиру, и исход финальной части представления — с разоблачением обмана и поиском изобретательных отморозков — оставался на их совести.
— Зачем вы это сделали, Исаев?
Я сунулся в кабинет латыни и обнаружил там Елизарову, которая легкими движениями палочки задвигала стулья. Дверь захлопнулась от сквозняка.
— Осенний Круг, — я пожал плечами. Как будто на каждый Осенний Круг обязана случаться какая-нибудь дичь.
— Верни все как было! — потребовала Елизарова, сверкнув глазами. — Вы же… вы же украли четыре часа времени! Или около того.
— О, ты все поняла. Без проблем, Елизарова, верну.
— Поняла. Я не дура, рассвет в полдень даже для декабря — перебор.
— Догадливая, — я прищелкнул языком и опустил сумку с ненужным шлаком типа липового расписания на пол. — Ты еще утром поняла, верно?
— Да. За это время можно было… боже, да за это время можно было успеть кучу всего.
Я подтянул штаны, шагнул вперед и обхватил ее за талию, прижавшись к боку. Вспомнив, что я, на самом деле, наглый придурок, прошептал на ухо:
— Может быть, я все это затеял, чтобы у нас было четыре лишних часа, а, Елизарова?
— Вранье.
— Ага. — Я тяжело вздохнул. — Давай уже… займемся сексом, Елизарова.
— Верни все на свои места, Исаев.
Я еще раз тяжко выдохнул:
— Гляди на часы, Елизарова, — и грубо обхватил ее запястье, на котором мелькнули часики.
Я бормотал контрзаклятия, за мастерское исполнение которых Селиверстов дал бы мне сотню баллов, и стрелки быстро бежали в обратную сторону, пока не замерли на семерке и двенадцати.
— Все. Можешь идти, пожрать еще раз, — нагрубил я, чувствуя себя конченным неудачником. Лузером, Псарь тысячу раз прав. Никогда в жизни я так не лажал.
Елизарова не двинулась с места. Я тоже.
— Не хочу жрать, — наконец сказала Елизарова. — Нажралась сегодня на неделю вперед.
Ну да, обед, благодаря Псарю и взбесившемуся колоколу, подали дважды.
— А чего хочешь?
Елизарова не двигалась и молчала, изучая латинский алфавит на стенке.
Я развернул ее лицом к себе. Елизарова не сопротивлялась и теперь изучала меня вместо алфавита. Как будто ей было все равно, что именно изучать.
Я, чтобы не чувствовать себя учебником, наклонился и поцеловал ее в губы. Как можно глубже. Елизарова дышала ртом. И у нее была горячая грудь. Это все, что я мог сказать в тот момент.
Я отпустил ее. Елизарова переступила с ноги на ногу и потерла глаз. Больше ничего.
Я молчал. Хотелось дебильно поржать. Необъяснимо.
— Что, прямо здесь? — без всякого выражения спросила Елизарова, но голос ее едва заметно дрогнул. Она не отодвинулась, но смотреть вниз избегала. Глядела прямо перед собой.
 
— А где еще? — быстро проговорил я, сообразив, к чему дело идет. — Где еще в этой усадьбе можно потрахаться? Можно, конечно, пойти в спальню, если тебя парни не смущают, — я взялся за ремень и вытащил «язык» из петли.
Елизарова не думала сбегать.
— Представляю, что сейчас творится в коридорах, — задумчиво и безотчетно проговорил я, стянув галстук, не развязывая. — Псарь меня пришибет.
— За что? — она следила за моими руками.
— По задумке мы должны были сделать откат ровно в полночь. Но сейчас только семь вечера. Не одиннадцать. Уйма времени. Елизарова. — Я тыкал пальцем в пуговицы на ее блузке. В голове дохлыми рыбинами болтались какие-то мысли. Что надо закрыть дверь. Выудить из кармана презерватив. Что, может, Елизарова стремается. Наверное, стремается.
Я присел на парту. Какое-то время мы с Елизаровой тупили. Потом она сняла галстук и огляделась. Кругом стояли парты. Я на секунду прикрыл глаза и снова подумал, что выгляжу лузером. Так тормозят только девственники.
Я поднялся на ноги, хрустнул суставами и поцеловал ее. Потом еще раз, ничего другого не придумалось. И я с уверенностью мог сказать, что мне нравилось. Это возбуждало. Даже как-то затягивало. Елизарова расстегнула блузку.
— А веснушек-то нет, — вырвалось у меня. Я с удовольствием накрыл груди ладонями, точно зная, что по роже на этот раз не огребу.
— Нету.
Меня удивляло — и, наверное, радовало, — что Елизарова смотрела прямо мне в глаза и говорила спокойно.
Она завела руки за спину и избавилась от лифчика.
— Надо запереть дверь.
— Сейчас, — кивнул я, доставая палочку. Щелкнул замок. Следующий взмах погасил большинство свечей. — Все.
— Баллов не дам, — ухмыльнулась Елизарова.
Я снял рубашку через голову, прижал Елизарову к себе, поцеловал, убедился, что ей хорошо, еще поцеловал, отстраненно раздумывая, как сделать так, чтобы она не боялась. Нога за ногу разулся, подергал столешницу ближайшей парты, та не поддалась. Я хмыкнул и взялся за палочку.
Елизарова все это время наблюдала за мной, а потом неуверенно скинула туфли и стянула носки.
— Не ломай мебель, Исаев, — проворчала Елизарова, когда я занес над партой палочку.
— Между прочим, сейчас ты увидишь пример блестящей четырехэтапной трансформации, — хвастанул я и собрался с мыслями. Елизарова свела брови, я улыбнулся ей.
Парта рассыпалась, превратившись из сотни щепок в мягкое кресло, затем обивка лопнула, вывалив какой-то белый шлак, судя по всему, пух. С последним движением моей руки пух набился в наволочки, как студенты в Главный зал во время обеда, и подушки улеглись на пол.
Брови Елизаровой взлетели вверх, глаза расширились. Я позволил ей потупить, совсем недолго, потом объявил:
— Сойдет.
Елизарова перебросила густые волосы через плечо и ступила на крайнюю подушку, как будто боялась, что пол проломится.
Мне не терпелось уже, и я, поколебавшись, сказал:
— Елизарова, ты… в общем, я могу сделать, чтобы тебе не больно было. Я заклинания знаю.
Я правда знал, у меня мать знахарь в госпитале Святого Григория, главной магической больницы в Москве.
Выпутавшись из штанов, я подобрался к Елизаровой. Она вздохнула и смешно наморщила нос. Я смял ее юбку и забрался в трусы. Оттянув их в сторону, заглянул туда.
— Что, Исаев, не рыжая? — чуть ли не с издевкой спросила Елизарова.
Я заржал в голос.
— Не рыжая.
Елизарова с вызовом посмотрела на меня. Мы потупили, собираясь с духом, я в очередной раз напомнил себе, что я нормальный парень и не лузер.
Она переступила с ноги на ногу, протянула руку и дотронулась до моего члена. Он качнулся, она нервно усмехнулась. Я едва не заржал от осознания того, что мы с Елизаровой стоим тут почти голые, и она лапает мой хер. И сиськи у нее все-таки крутые.