Изгнанник (СИ)

Заметив, что Габриэля разозлили его слова, Сэликен смягчился.
— Знаешь ли, в чём разница, мальчик? У тебя может быть сколько угодно подзывных змей. Хоть тысяча. Каждая со своим даром. Но тебя всё равно изгонят. Потому что это не твоя магия. Ты пользуешься чужим, по-прежнему оставаясь бессильным мальчиком. Тот, кто стал магом, колдует сам, без змеи на плече. Для мага змея не источник сил и не игрушка. Змея истинного мага — его глаза и уши, резервный источник силы и оружие. Ты меня понимаешь?
Габриэль машинально кивнул. Ему хотелось спросить, может ли человек с подзывной змеёй страдать от Белого Шума, но подумал, что будет нехорошо упоминать об устройстве отца при Сэликене.
— Ты прекрасно владеешь техникой начертания формул, но со змеем магия может причинить тебе вред. Однажды ты телепортируешься в опасное место, а вернуться не сможешь. Ты можешь остаться и обучиться контролю над новыми силами.
Осознание реальности вернулось к Габриэлю.
— Чтобы в конце обучения исполнить ритуал и принести в жертву моего дорогого отца? Вы бы этого очень хотели, не так ли?
Но Сэликен не разозлился от его провокационного вопроса. Мягкая улыбка не сходила с его бескровных губ.
— Никто не заставит тебя проходить ритуал, милый. И тебе не обязательно получать свои силы, когда у тебя есть змея. Но в обычную академию тебя не возьмут даже со змеем. Только здесь ты сможешь получить все необходимые для тебя навыки и избежать изгнания. А у тебя такие прекрасные руки! И разум жаждет познания. Будет жаль, если этот прекрасный инструмент никогда не используется. Хотя, если ты захочешь…
— Не захочу.
— Возможно, тебя заинтересует целительство… а у нас есть фамильярник, который призовёт для тебя змею с этим даром. И ты исцелишь… своего дорогого отца.
Габриэль выпрямился в струнку, а когда попытался сделать вид, что ему это не интересно, было уже поздно.
— Ты сможешь в любой момент вернуться сюда. Мы будем рады тебя видеть. Мальчики очень дружные. И девушки в соседнем крыле. Есть один шифр, который сделает тебя учеником башни. Клятва, которую необходимо произнести вслух в её стенах, — Сэликен произнёс слова на неизвестном Габриэлю языке, слова вошли в его память и закрепились там. — Его невозможно забыть.
Габриэль тряхнул головой, но слова не исчезли. Стоило Габриэлю подумать о них, слова прояснялись и спускались в горло, не-волшебник чувствовал их вкус у себя на языке. Габриэль прикусил язык и тряхнул головой. Чем сильнее он сопротивлялся, тем громче звучали слова.
— Я могу отправить тебя домой. Подумай о своей комнате.
Габриэль быстро глянул на мага. Мало ли куда его мог телепортировать этот Змееносец, может быть, в сами Топи. Поэтому отказался.
— Ходить здесь одному, пока ты не наш ученик, небезопасно. Позволь я хотя бы перенесу тебя за пределы Кольца.
Габриэль хотел возразить, но в этот момент понял, что стоит один на пороге Коброго Леса.
  
Глава 6. Кобров лес. Осколки
 
В ветвях леса шептались ночные духи.
А может, просто ветер и листья.
Габриэль шёл, опьянённый, одурманенный, шатался, хватаясь болящими ладонями за стволы, поросшие плесенью и грибком. Шёл, по пояс утопая в высокой колкой тропе. Лес кишел змеями. Они шуршали под прелыми листьями и прятались у корней кустов. Пугливые создания, мелкие и очень шустрые. Габриэль боялся и ступал осторожно, раздвигал травы, словно плыл, и смотрел себе под ноги. У корней трава была иная. Терпкая, дурманящая, в ней было что-то похожее на мокрые комья волос и замёрзшие слёзы. Улитки качались на травах и бились друг о друга панцирными скорлупками. Габриэль осторожно наступал на тёмные просветы земли.
Туфли хлюпали. Лес сомкнул ветви над головой, плотный, живой, он дышал листьями и почвой, хватал Габриэля за платье и вплетал в его волосы мелкие зелёные веточки, награждал, а может, присваивал. Наверху пели звёзды. Они рассыпались там, на плотных кронах, и сверкали как жемчуга. Отсюда их не было видно.
Холод разлился внутри не-волшебника. Горели ладони, но боль их была во благо: она лелеяла, наказывала, отвлекала. Он всегда был один. Всегда. Вечный узник богатого дома, живший в равнодушии отца и тихой ненависти прислуги.
 
Его никогда не любили.
А он любил. Так сильно, как болели сейчас ладони.
— Я занят. Не хочу тебя видеть. Уйди.
Откуда шёл этот холод, что резал как лезвие клинка?
Отец все дни проводил в лаборатории. В ней ел, в ней умирал. Из неё вышвырнул Габриэля, Габриэль споткнулся и больно упал. Дверь с тяжёлым стуком закрылась.
— Ты — ничтожное обездаренное существо. Скорей бы избавиться от тебя, змеёныш.
Чак дурел от запаха трав и земли, нырял под корни деревьев, то пускался вслед за каким-нибудь мелким грызуном, что едва уносил от него ноги. Стоило змею догнать грызуна, змей оставлял его — за слабой жертвой охотиться скучно.
Габриэль вспоминал, как рука, пахнущая химикатами, схватила его за волосы и с силой ударила лбом об стену. Боль была настоящей. Из носа пошла кровь. Габриэль тихо спросил, за что ему это.
Тяжесть воспоминаний потянула его к земле, не-волшебника внезапно вырвало в кусты, и он шатнулся, поражённый ужасом глубин памяти. Откуда все эти мысли, откуда внезапная тошнота и эта муть в голове?
Желудок опустел, но неприятно тянул. Тошнота отступила и разум прояснился. В лесу стрекотали ночные насекомые. Габриэль огляделся, словно вдруг протрезвел, словно очнулся от мутного сна и поймал себя на сомнении, что всё вспомнившееся им происходило на самом деле.
Зачем отцу так жестоко бить его по голове?
Лживый морок отдалился, и к Габриэлю вернулась истина.
Отец собирает волосы в косицу, прощается и уходит на несколько дней, а Габриэль все эти дни слоняется по пустому дому, звонит, пишет. Ответ приходит, но чуть позднее. А потом, ночью…
— Проснись! Привет. Проснись, проснись…
— Мм?… Что ты… когда ты приехал!?
Он был в плаще, мокром от дождя. И руки его были очень холодные. Всё, что он успел сделать, вернувшись: разуться в прихожей и подняться сюда, минуя прислугу и Тину. В темноте Габриэль видел лишь силуэт, сидящий напротив кровати. Габриэль привстал на локтях. Отец вдруг прошипел строго:
— Который час, Габриэль! Почему ты не спишь?
— Меня разбудили.
— Кто посмел!? — он до смеху был строг.
— Ты! Ты посмел!
Габриэль смеясь полез обниматься и тут же промок от его сырого плаща и мокрых волос, замёрз, и по рукам побежали мурашки. От отца пахло сыростью и одеколоном. Он дышал Габриэлю в шею и обнимал так крепко, что ныли рёбра.
Из каждой командировки отец возвращался со сладостями, и в первую очередь стремился попасть в комнату Габриэля. Даже промокший насквозь. Даже ночью.
Воспоминание, посетившее его в кабинете Сэликена, было извращённо.
Габриэль вспомнил и историю с выброшенным обедом. Как принёс обед отцу в лабораторию, поставил на место котелка. Для этого котелок пришлось немного подвинуть, а Раймон случайно налил химикат в тарелку. Именно по этой причине обед пришлось выбросить, а Габриэль ушёл на кухню за новой порцией — никто не выставлял его вон. Дверь тогда хлопнула от сквозняка.
А удара головой об стену и вовсе быть не могло. Как и тех резких слов.
«Меня заколдовали, — понял Габриэль, — в то угощение было подмешано зелье, искажающее воспоминание».
Тошнота отступила, организм сам пожелал отвергнуть заражённую колдовством еду.
Он любил. И его любили. Один, нет, два человека — точно.
Теперь Габриэль думал о том, что его бедный отец не сомкнёт глаз, пока Габриэль не вернётся. Будет ждать у окна, запершись в кабинете. Погасит свет, чтобы все думали, что он спит, а сам сядет за стол, уткнётся в кислородную маску, уставится на дорогу, освещённую тусклыми фонарями, в надежде, что на ней из тумана вот-вот проступит фигурка.
Представляя это, Габриэль то ускорял шаг, то замедлял, понимая, что даже если он побежит, это ненамного сократит время его отсутствия.