Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909

Дружба Короленко с дядей оживилась и еще более окрепла во время этого краткого свидания. Они полюбили друг друга и чувствовали большую внутреннюю связь и близость в основных точках зрения. Хотя со времени сидения в Вышнем Волочке они жили врозь и занимались разной работой, впечатления их о жизни русской провинции оказались сходными и привели к аналогичным выводам.
Они чувствовали, что могли бы много дать друг другу, и так грустно было опять расставаться. Им обоим очень хотелось жить в одном месте.
Короленко уговаривал дядю тоже перебраться в Нижний Новгород и предлагал ему навести справки, как обстоит дело с земской статистикой в Нижегородской губернии.
Для дяди это оказалось очень кстати. К тому времени у него испортились отношения с председателем губернской земской управы. Под влиянием крупных помещиков Аристов начал придираться к дяде. Он, мол, слишком широко ставит дело, увлекается его теоретической, научной стороной, вовсе не нужной для целей земского обложения.
Дядю эти придирки раздражали. Он не считал возможным ради интересов крупных помещиков искажать свою работу. И дядя, и его помощники, в большинстве своем, были люди принципиальные. Дядя увлек их, заразил своим интересом к существу дела. Они соглашались работать за самое ничтожное вознаграждение. Дядя готов был сводить до минимума организационные расходы, но поступаться интересами дела, суживать свою программу в угоду земской экономии, дядя не соглашался.
В конце концов, столкновения с Аристовым привели к отказу дяди от места заведующего статистическим бюро Казанского губернского земства.
Короленко уже успел тем временем завязать знакомство с нижегородскими земцами и заинтересовать их постановкой статистической работы в казанской губернии.
Из Нижнего Новгорода дяде прислали приглашение приехать для переговоров. Летом 1886 года вопрос решился. Его пригласили организовать статистическое обследование нижегородской губернии, и он дал свое согласие.
Тете грустно было расставаться с родными, но перспектива жить в одном городе с Короленками очень привлекала ее.
Я училась тогда в Казанской гимназии, но она мне не нравилась, да и с девочками я как-то не сошлась близко. В гимназию я поступила поздно, прямо в пятый класс. Тетя считала, что сможет больше дать мне, занимаясь со мной сама, дома.
 Приезд в Нижний Новгород 
Наконец, все приготовления закончены, вещи упакованы и отправлены на баржу. Сами мы решили плыть на товаро-пассажирском пароходе Зевеке, чтобы не ждать в Нижнем своих вещей.
Мы распрощались с родными и знакомыми и отправились за 7 верст на пристань на двух извозчиках. На одном тетя с багажом, на другом мы с дядей и Барбоской. Ни трамваев, ни конок тогда не было. Извозчика, по-видимому, удивила честь, оказанная простой дворняжке.
— Собачка-то у вас, видно, по ученой части? — спросил он дядю, оглядываясь.
Дядя не разуверял его. Очевидно, он принял нас за странствующий цирк.
Кода мы приехали на пристань, оказалось, что дядю в тамошней гостинице ждала большая компания друзей и знакомых, приехавших проводить его. Проводы вышли очень теплые. Дядя и тетя совсем не ожидали этого. Особенно близких друзей у них в Казани не было, и тетя не думала, что казанцы за пять лет сумеют так оценить дядю. Это было им обоим, конечно, очень приятно.
Несмотря на летнее время, — мы переезжали в первых числах августа — погода стояла отвратительная, мы с тетей обе за дорогу распростудились и приехали в жестоком гриппе. Между тем, квартиры у нас еще не было, а остановиться у Короленко, где останавливался прежде дядя, не представлялось возможным. В их крошечной квартирке ютились мать, сестра с тремя маленькими детьми, брат Илларион и семья самого Владимира Галактионовича. За прошедшие со времени его возвращения неполные два года он успел жениться на Авдотье Семеновне, и у него уже родилась дочь — Соня.
Не знаю, почему, но дядя устроил нас с тетей не в гостинице, а в земском геологическом музее, в кабинете заведующего. Сам заведующий, геолог H. М. Сибирцев, удивительно милый человек, принял нас в высшей степени радушно, так что мы чувствовали себя, как дома, расположившись на мягких диванах среди геологических карт и образцов. Простуда наша в теплом помещении, с постоянным самоваром, который ставил для нас добродушный старик-сторож Федор, быстро прошла тетя начала энергично искать квартиру, пока дядя налаживал свою работу.
 
Через неделю мы уже устроились на новом месте. Тетя с дядей так привыкли к кочевой жизни, что устройство на новой квартире не занимало у них много времени. К тому же у них не было никакой привязанности к вещам. У них никогда не было того, что называется «обстановкой». Было минимальное количество необходимых вещей, по возможности удобных, но совершенно не претендующих на выдержанность стиля и даже на красоту.
Тетя, умея шить, не обладала талантом к женским рукодельям и не привила его мне, так что у нас не было никаких салфеточек, ковриков, скатерок и изящных безделушек на этажерочках и столиках. Все было просто, чисто и удобно, но очень скоро жилье приобретало их особый индивидуальный отпечаток, жили ли они в Петербурге, в провинции или в сибирском захолустье.
Такой же приблизительно тон был и в квартире Короленко, особенно, когда они устроились отдельно от матери и сестры, хотя и в одном с ними доме. У Эвелины Осиповны от ее польского происхождения сохранилась склонность по возможности украшать свое жилище, так же, как склонность соблюдать некоторые, установленные традицией, обряды. Впрочем, она давно примирилась с неверием детей.
Она была удивительно милая, любящая, по-польски тонкая, деликатная женщина, ни в чем не стеснявшая своих детей, плативших ей самой горячей любовью. Да ее и нельзя было не любить, и к ней привязывались все, бывавшие у Короленок.
Владимир Галактионович нежно любил и мать, и сестру, и своих маленьких племянников. Все, что случалось внизу, у матери и сестры, какие-нибудь неприятности, болезни детей переживались им так же, как и происходившее в его собственной семье.
Помню один характерный эпизод. Дети его сестры заболели скарлатиной. Старший, единственный мальчик в обеих семьях, умер за одни сутки, раньше, чем доктор определил болезнь. Вслед за ним заболели две младшие сестры уже явно скарлатиной.
У самого Владимира Галактионовича были в то время две маленькие дочки, и жена его, само собой понятно, боялась для них заразы, чрезвычайно опасной в младенческом возрасте.
Все сношения между верхом и низом были прерваны. Но Владимир Галактионович придумал выход в этой трагической ситуации. Он не мог остаться в стороне, не мог не придти на помощь сестре и матери. Спускаясь вниз, он оставлял на открытой террасе все, что на нем было, включая обувь, и надевал заранее приготовленную смену. Возвращаясь, он опять переодевался и становился абсолютно безопасным для своих детей.
Его дочери не заболели, хотя он раза два в день навещал сестру, ходил для нее в аптеку, за доктором, ободрял ее и мать, ласкал племянниц и вносил тепло и свет в пораженную горем и тревогой семью.
Но дело было зимой и, несмотря на крепкое здоровье Владимира Галактионовича, переодевание на морозе в обледеневшую одежду не прошло для него даром. Он сильно простудился, не обратил на это никакого внимания и в результате потерял на всю жизнь слух на одно ухо. Наверное, если бы он и предвидел это, он поступил бы так же.
И так же или аналогично он поступал не только ради близких, кровных родных, но и ради каждого, нуждавшегося в его помощи. При виде горя или серьезной беды, постигшей кого-нибудь из окружающих, он забывал о себе, поглощенный исключительно желанием помочь.
Но не было в нем и тени сентиментальности. Растрогать его слезами и жалобами было нелегко. Он безошибочным чутьем умел распознать истинное горе и оставался равнодушен ко всему наигранному, искусственному.
Скоро его отзывчивость стала известна многим в Нижнем. В его двери постоянно стучались разные несчастливцы, и редко кто уходил без поддержки. Жена его вскоре привыкла не находить в платяном шкафу то старого пиджака или брюк, то поношенной, но еще годной пары ботинок. И, конечно, не всегда они оказывались на плечах или на ногах человека, которого приводила безвыходная нужда. Разумеется, обеспеченный человек не шел за такими вещами — деньги Короленко давал только в исключительных случаях. Но и бедняк не всегда мог устоять против искушения. Случалось — пиджак Короленко оказывался в трактире, а злополучный владелец приходил к нему вновь в прежних лохмотьях.