Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909

В Короленко это не вызывало праведного гнева. Он знал, что человек слаб и только злостные, неисправимые пропойцы не могли рассчитывать на подмогу.
Как только он поселился в Нижнем, его заинтересовала местная жизнь и люди. Он не хотел быть в этом городе чужестранцем, случайным проезжим. Его интересовала жизнь самых разнообразных слоев населения, не только в самом городе, но и в губернии. Иногда он просил взять его на статистическое обследование, например, Павловского района, где занимались кустарным промыслом. Он как будто чувствовал, что уклад жизни кустарных артелей, картинами которого так восхищались народники, весьма далек от истины. Побывав несколько раз в Павлове, и вместе со статистиками, и один, он хорошо познакомился с неприглядной действительностью. Результатом явились его «Павловские очерки». Их трудно было читать равнодушно, такие страшные картины они изображали. Забитые, совершенно отупевшие от ужасных условий жизни и беспросветной работы, продолжавшейся чуть не круглые сутки, в которой участвовала вся семья, включая шести-семилетних детей, кустари получали за нее жалкие гроши. Скупщики эксплуатировали их ничуть не меньше, чем фабриканты рабочих. А изделия их, выработанные адским трудом, отличались скверным качеством. Их ножами и ножницами можно было только «дым резать». Борьба неорганизованных, отупевших кустарей со скупщиками была еще безнадежнее, чем борьба рабочих с предпринимателями.
Народнические иллюзии под его праведным пером разлетались в прах. Последовательные народники крайне неодобрительно отнеслись к его очеркам.
Интересовала Короленко не только материальная сторона жизни народа, но и его духовные потребности и стремления. Нижегородская губерния открывала много возможностей для проникновения и в эту область. И здесь он беспощадно разрушал прекраснодушные иллюзии народников.
В Нижегородской губернии находилась особенно чествуемая православными икона Оранской Божьей матери. Ее ежегодно приносили в Нижний. Встреча и проводы ее собирали громадные массы горожан и крестьян из окрестных сел и деревень. Стотысячные толпы сопровождали икону по дорогам, которыми несло ее духовенство и верующие.
С другой стороны, в Нижегородской губернии жило множество раскольников разных толков. Здесь располагалась их святыня — озеро Светлояр, где по преданиям затонул град Китеж.
Туда тоже ежегодно в определенный срок стекались тысячи «уклонившихся от православия», и происходили оживленные прения между представителями разных толков и вероучений.
Короленко живо интересовали и те, и другие сборища. Он провожал икону Оранской Божьей матери, прислушиваясь к разговорам православных. Он ездил в Светлояр, слушая словопрения раскольников. Но ни среди православных, ни среди раскольников, добросовестный и беспристрастный, ни разу не подслушал он трепета живой веры. У православных проводы иконы давно превратились в повод для всяких чисто мирских целей. Духовенство смотрело на них, как на подсобный заработок. Миряне откровенно собирались веселыми компаниями для кутежей. Только немногие связывали встречу иконы Оранской Божьей матери с выполнением каких-нибудь религиозных обрядов, и то внешних, внушенных грубым суеверием. В раскольничьих сборищах дело обстояло не лучше. Там буква давно убила дух, и прения носили чисто словесный, отвлеченно-книжный характер.
Зато писатель во время этих странствий собирал богатый бытовой материал, дававший ему возможность создавать такие живые и типичные образы, как Тюлин в рассказе «Река играет» или Андрей Иванович в очерке «За иконой».
Некоторые находили, что прототипом для создания образа Андрея Ивановича, по крайней мере некоторых его черт, послужил для Короленко А. И. Богданович. Но сам Владимир Галактионович обычно отшучивался, когда речь заходила об Андрее Ивановиче, и совершенно не признавал этого.
Странствуя, Короленко свел много знакомств с людьми, каких бы он никогда не встретил, живя в городе и вращаясь в кругу местной интеллигенции. Знакомства продолжались годами. Своеобразные знакомцы посещали его и в городе, забрасываемые туда превратностями судеб. Главным образом, посещения связывались с постигшей их в пути какой-либо бедой. Короленко, если мог, охотно помогал им, не читая при этом досадных рацей.
 
Среди городских низов у негр тоже были многочисленные знакомства и несколько постоянных клиентов.
И дядя относился с большой терпимостью к человеческим слабостям. С Владимиром Галактионовичем у них случались общие клиенты, переходившие от одного к другому, когда чувствовали, что терпение одного из них начинает истощаться.
Помню некоего Васильева, безнадежного пьяницу, которого дядя несколько раз по просьбе его жены выкупал из трактира, где он умудрялся пропить с себя все, до последней нитки.
Наконец, Короленко решил сделать опыт, не подействует ли на Васильева свежий воздух, и поручил его для вытрезвления своему зятю,Н. А. Лошкареву, капитану небольшого парохода. Но из этого ничего путного не вышло.
Лошкарев отнесся очень добросовестно к порученной ему задаче. Он дал распоряжение буфетчику не отпускать Васильеву в долг никаких крепких напитков, а на пристанях выпускал его на берег только в сопровождении матроса.
Но матрос с поручением справиться не смог.
— Идем мы, я его все к берегу отжимаю, а он норовит к трактиру причалить.
В конце концов, Васильев бросил таки якорь в одном из прибрежных трактиров, и на пароход его доставили мертвецки пьяным. Несчастный вернулся в Нижний неисправленным и продолжал терроризировать всех своих знакомых.
Зная, что ничего не получит от Короленко, пьяный, он терпеливо выжидал за углом, когда тот выйдет из дома. Затем, оттолкнув прислугу, он вламывался в столовую и заявлял Авдотье Семеновне, что не уйдет, пока не получит двугривенный, чтобы опохмелиться. Получив отказ, он сбрасывал пиджак и угрожал снять с себя все, если не получит денег. Приходилось уступать во избежание скандала.
Скоро наша жизнь в Нижнем наладилась. Тетя наняла кухарку, прожившую у нас до нашего отъезда из Нижнего. Она, правда, не пила, как старая Никаноров-на, но была гораздо менее симпатична. В первую же неделю она меня страшно напугала.
Раз вечером дядя с тетей куда-то ушли, а я осталась учить уроки. Часов у нас не было, кроме дядиных, карманных, но в кухне висели ходики. Я, выйдя в коридор, крикнула?
— Степанида, который час?
— Восемь, барышня, или нет — половина девятого, — ответила она как-то смущенно.
Тогда я сама пошла в кухню, взглянула на часы и в то же время увидела искоса, что за дверью в углу, спрятавшись, стоит мужик в красной рубахе.
Сердце у меня упало. Я решила, что это разбойник, и они со Степанидой хотят меня убить. Не показывая вида, я вернулась в комнаты и стала обдумывать, что мне делать. Лечь спать я была не в состоянии. Теперь, прислушиваясь, я улавливала их шепот. Очевидно, сговариваются. Уйти из дома ночью мне тоже было страшно. Я оделась и, стоя в передней у открытой двери, позвала:
— Степанида, проводите меня. Мне нужно к Елпатьевским.
Это были наши знакомые, жившие близко от нас.
Я считала, что на улице Степанида ничего мне не сможет сделать. А дядя, вернувшись, наверное, догадается, что что-то случилось и придет за мной.
Так и было. Дядя, очень удивленный, пришел за мной. Я рассказала ему обо всем. Он успокоил меня. Привел домой и запер на ключ дверь в кухню.
Они с тетей, конечно, поняли: ни о каком разбойничьем нападении тут не было и помина. Просто Степанида в отсутствии хозяев принимала своего друга. Но тем не менее дядя сильно рассердился. Я еще никогда не видела его таким. В кухонные дела он совершенно не вмешивался. И я никогда не слышала, чтобы он повысил голос на прислугу. Но тут он вышел из себя и потребовал, чтобы тетя сейчас же рассчитала ее.
— Мы оставили на ваше попечение девочку, — сердито крикнул он, когда она пришла объясняться, — а вы так напугали ее.
До расчета дело, правда, не дошло. Степанида просила извинения, говорила, она-де только потому и спрятала своего друга, что боялась напугать меня, и он, вот уж точно, больше никогда не переступит ее порога.