Кремлевские звезды (СИ)

Я поддеваю фальшивое дно и достаю оттуда небольшую коробочку, с тянущимся от неё проводом к стенке «дипломата». Это «Лилипут», миниатюрный проволочный магнитофон, полученный мной от Куренкова, вернее, не прямо от него, а от того палача, что устраивал мне пытки в «конторе», от Михал Михалыча.
Я извлекаю из магнитофона маленькую кассету. После этого беру с сиденья проигрыватель «Лилипут-Б», размером чуть больше моей «Соньки» и вставляю кассету в него. Раздаются чарующие звуки голоса Суходоева.
Продемонстрировав аудио-протокол нашего диалога, я беру большой двадцатилитровый полиэтиленовый мешок с химкомбината и кладу в него «дипломат» вместе с деньгами.
— Это, — говорю я, — вещдоки с твоими отпечатками пальцев. — А это звукозапись нашего разговора. Ну, ты понял, да? Понял, плохой лейтенант?
Я чуть подпинываю его носком ботинка.
Он сопит и долго ничего не отвечает, но помолчав, всё-таки говорит:
— Понял-понял. Чего ты хочешь?
— Чего я действительно хочу, так это запинать тебя до полусмерти, а потом бросить в муравейник к термитам или в речку с пираньями или ужасными кандиру. Но в силу врождённого гуманизма, я этого сделать не могу. К сожалению. Поэтому вы два дебила станете моими цепными псами. Чуть что не так, я буду вас пинать по рёбрам. При малейшем неподчинении вы будете харкать кровью и погружаться во тьму и скрежет зубов. Ясно, шавки?
Они молчат и мне приходится легонько пнуть Суходоева, демонстрируя, что к моим словам стоит относиться серьёзнее.
— Ясно, всё ясно, — неохотно подтверждает он.
— А тебе, дебила кусок? — склоняюсь я над Зариповым и отвешиваю ему оплеуху.
— Ясно, — коротко подтверждает он.
— Хорошо. Теперь, Суходоев, жду первого отчёта. От кого ты получил информацию о передаче денег?
Он молчит.
— Не слышу, — хмурюсь я. — Ты хочешь испытать свой болевой порог или степень моей жестокости? Игорь.
Игорь Зырянов, не говоря ни слова пинает Суходоева в живот. Тот хрипит и скрючивается на полу пазика.
— Погоди, я скажу-скажу. — стонет он. — От Оксанки…
— Что за Оксанка? — уточняю я. — Кто такая, где работает, как связан, адрес, телефон. Поскорее, пожалуйста. Не заставляй тратить силы, причиняя тебе страдания.
— Невеста моя.
— Опять невеста. Ты реально сраный ловелас и альфонс. Она откуда знает? Как фамилия у неё?
Он молчит.
— Игорь, — снова киваю я Зырянову.
— Не надо, не надо! Она дочка вашего технолога, Оксана Казанцева. Она с матерью живёт, та ей и сливает всё просто ради поболтать.
Вот же недержание. Придётся увольнять Ольгу Фёдоровну. Жалко, полезный кадр был, ненадёжный правда…
Автобус съезжает с шоссе и поворачивает на грунтовую дорожку, ведущую в берёзовую рощу, и едет минут десять, а потом останавливается. Ребята вытаскивают пленников наружу.
— Ну что? — спрашиваю я, осматривая окрестности. — Не хочется помирать? Вон красота какая кругом. Вдохните. Воздух какой чистый, напоённый запахами лета. Почувствуйте его сладость и радость жизни. Давай.
Я поворачиваюсь к Круглову и он протягивает мне здоровенную финку.
— Егор, — глаза Суходоева распахиваются. — Не надо, зачем? Мы же всё поняли. У тебя ведь на нас…
— Да заткнись ты, — говорю я и подхожу к нему ближе.
— Я с Оксанкой всё, я с ней не встречусь больше, правда. Мы же договорились, Егор, ну…
Я взмахиваю клинком и разрезаю верёвку на его руках, а потом подхожу к Зарипову и делаю то же самое.
— Ноги сами развяжете, — бросаю я. — Это дорога на Берёзово, вон там неподалёку аэропорт. Доберётесь. А пока будете идти, думайте, если сможете. Поймите, вы же дебилы, и я всегда буду на шаг впереди, ясно? Так-то. Давайте, не пропадайте, оревуар.
После операции я еду к Платонычу, он ждёт дома. Поднимаюсь и рассказываю, как всё прошло. После этого мы выходим и садимся в его машину. Едем к Казанцевой домой. Сзади летит олень — серая молния, двадцать первая «Волга» с Кругловым и Зыряновым.
Вернись, лесной олень, по моему хотенью!
Умчи меня олень, в свою страну оленью,
 
Где сосны рвутся в небо, где быль живёт и небыль,
Умчи меня туда, лесной олень!
— Какого хера, Ольга Фёдоровна, язык ваш — враг ваш!
Она хлопает глазами, пытаясь выстроить логические связи, но мысль явно пробуксовывает.
— Где Оксана? — спрашиваю я.
— Не знаю, — качает головой, — с работы ещё не вернулась. А что случилось, зачем вам она?
— Затем, что полюбовничек её мент хитрожопый.
Я взбешён, я очень сильно взбешён. Из-за этой языкастой дуры, хоть и хорошо разбирающейся в процессах, мы чуть не погорели. Нужно развивать службу безопасности. Нужен какой-то серьёзный чел, который мог бы взять это всё под контроль.
— Чего? — хлопает глазами Ольга. — Скажите толком, пожалуйста.
— Оля, бл*дь, — говорю я. — Ты зачем дочери сказала, что мы сегодня бабки передаём за сырьё? Ты вообще всё рассказываешь? У тебя мозги есть?
— А? Я? Я вообще не говорила, — испуганно мотает она головой.
— Серьёзно? Правда? Уверена? Ты думаешь, мы просто прикалываемся, в КВН играем? Так ты думаешь? Дочь твоя такая же пробка безмозглая, как и ты. Ты ведь села бы вместе с нами. Не врубаешься? Она же всё менту своему сливала.
— Нет… — закрывает Ольга рот рукой
— Нет?
— Я же ей говорила язык на замке держать…
На глазах у Казанцевой наворачиваются слёзы. Детский сад, честное слово, взрослый человек, называется.
— Так и Юрий Платонович тебе говорил язык на замке держать. Подзабыла ты? Короче, Оля. Из проекта ты выходишь. С ЛВЗ тебя пока увольнять не будем, но если, ты слышишь? Если хоть когда-нибудь, Оля, ты откроешь рот и брякнешь хоть что-нибудь даже наедине с собой, я приду и лично, ты меня слышишь? Это не фигура речи, я отрежу твой болтливый язык, и твой, и дочкин, и зашью вам рты суровыми нитками. Алё, ты меня поняла?
Она стоит ни жива, ни мертва, с выпученными глазами и открытым ртом.
— Не слышу, поняла?
— Да, — Казанцева начинает часто-часто кивать и по щекам её разливаются потоки слёз. — Простите меня, пожалуйста…
— Мы тебя прощаем, именно поэтому мы с тобой разговариваем, а не рубим на куски и не фасуем по мешкам. Ты понимаешь это? Оля, заткни рот, очисти память и никогда больше в своей жизни не разговаривай о работе ни с одной живой душой. Это и дочки твоей касается. Подумай о ней, если свою жизнь не ценишь.
— Пожалуйста… Егор Андреевич… Юрий Платонович, не увольняйте…
— Это всё, Оля. Если ты нам понадобишься, мы подумаем, как тебя привлечь, но на текущий момент ты на нас не работаешь. Ты уволена. Благодари судьбу, что всё закончилось без жертв.
Я поворачиваюсь и выхожу.
— Не слишком ли жёстко? — спрашивает Платоныч, когда мы едем от Казанцевой.
— Может, и слишком, — пожимаю я плечами, — но что делать-то? Сейчас, по крайней мере, есть шанс, что она прикроет свою варежку и будет бояться чесать языком. Ты же понимаешь, что Суходоев мог и не прельститься лёгкими деньгами, а доложить Печёнкину? Это бы очень сильно ослабило наши позиции, мягко говоря. А если бы пошёл прямиком в БХС, нас вообще могли бы прихлопнуть. Нужно с этой минуты гораздо более серьёзно относиться к безопасности.
— Худо без неё будет, она баба-то грамотная, — качает головой Платоныч.
— Посмотрим. У нас же Док есть. Если не будем без неё справляться, возьмём снова. Свиснем и она прибежит. Но это же не дело, согласись. Если она не может рот на замке держать, это проблема. Большая проблема.
После Казанцевой мы едем за вокзал, в шанхай, где частные покосившиеся дома с чёрными от копоти стенами ютятся один на другом.
— А чего здесь? — спрашивает Платоныч.
— Здесь мы с тобой дом будем покупать, — отвечаю я.
— А зачем нам? Я не смогу купить, у меня же квартира имеется.
— Купим не на своё имя, чтобы нельзя было отследить.