Говорящий сверток (с иллюстрациями)

– Ах, отстаньте вы со своей прабабушкой и ее морской болезнью. Меня так же тошнит, как и вас. Я хочу знать одно: что теперь делать?
– Благодаря моим блестящим навигационным способностям мы благополучно пристали к суше, – ответил первый, скрипучий голое. – Теперь надо ждать, пока нас освободят из заключения.
Сверток был слишком мал и не мог вместить человека, тем более двух, и все же из него, несомненно, раздавалось два голоса. Пенелопе стало жутковато, она почувствовала, что ей как-то не хватает Питера и Саймона, – с ними было бы куда приятнее разгадывать эту загадку. Поэтому Пенелопа повернулась и быстро сбежала с дюны вниз, где под зонтом спали мальчики.
– Питер, Саймон, проснитесь, проснитесь, – прошептала она, тряся их за плечи. – Просыпайтесь, это очень важно.
– В чем дело? – Саймон приподнялся и, зевая, сел.
– Скажи ей, пусть уйдет, – пробормотал Питер. – Спать охота, а не в игры играть.
– Я вовсе не играю, – возмущенно прошептала Пенелопа. – Проснитесь же! Я нашла что-то непонятное на той стороне дюны.
– Что ты нашла? – Саймон потянулся.
– Сверток, – ответила Пенелопа. – Большой сверток.
– О Господи, – простонал Питер. – И ради этого ты нас разбудила?
– А что особенного в этом свертке? – осведомился Саймон.
– Вам когда-нибудь попадался пакет, который разговаривает? – отпарировала Пенелопа. – Со мной это не часто бывает.
– Разговаривает? – Питер сразу и окончательно проснулся. – Да ну? А тебе не померещилось? Может, у тебя солнечный удар?
– Говорящий сверток? – усомнился Саймон. – Ты, наверное, шутишь.
–Ничего я не шучу, и солнечного удара у меня нет, – рассердилась Пенелопа. – Мало того: он разговаривает двумя голосами.
Мальчики глядели на нее во все глаза.
– Послушай, Пенни, – смущенно сказал Саймон, – а ты точно не фантазируешь?
Пенелопа с досадой топнула ногой.
– Конечно нет, – бешеным шепотом возразила она. – Какие вы оба тупые. Я нашла пакет с двумя голосами, он разговаривает сам с собой. Не верите – пойдите и посмотрите.
Неохотно, все еще опасаясь, что Пенелопа их дурачит, мальчики двинулись за ней вверх по дюне. Взойдя наверх, она приложила палец к губам, прошипела «ш-ш-ш», потом легла на живот, мальчики за ней, и остаток пути они проползли на животе. Затем все трое заглянули вниз… И у подножия дюны увидели сверток. Вокруг него разбегалась мелкая зыбь. И тут мальчики застыли от изумления – сверток вдруг запел на два голоса:
Из лунной моркови пирог, из лунной моркови пирог,
Он в мускулы силу вольет, и бледность он сгонит со щек.
Корова, свинья и баран, что лакомый любят кусок,
Лелеют в счастливых мечтах из лунной моркови пирог.
Из лунной моркови бисквит, из лунной моркови бисквит,
Он дух наш заставит гореть и душу в борьбе укрепит.
И лошадь, и даже осел, печальный имеющий вид,
Очень не прочь пожевать из лунной моркови бисквит.
Из лунной моркови рагу, из лунной моркови рагу,
Вкуснее – ну как ни крути! – найти ничего не могу.
И лебедь прекрасный в пруду, и гордый павлин на лугу
Зачахнут, когда их лишат из лунной моркови рагу.
[Стихи здесь и далее – в переводе Я. Гордина.]
– Слыхали? – торжествующе прошептала Пенелопа. – Что я вам говорила?
– Невероятно, – пробормотал Питер. – Что же это такое? Двое карликов?
– Тогда они какие-то особенно маленькие карлики, если поместились в этом свертке, – заметила Пенелопа.
– Мы не узнаем, что это такое, пока не развяжем пакет, – рассудил Саймон.
– А как знать, будет ли он доволен, если его развяжут? – задумчиво проговорил Питер.
– Он что-то такое упоминал про освобождение, – вспомнила Пенелопа.
– Ладно, спросим его, – решил Саймон. – По крайней мере, он говорит по-английски.
Мальчик стал решительно спускаться и первым подошел к свертку, который самозабвенно распевал, не подозревая ни о чьем присутствии:
Из лунной моркови омлет, из лунной моркови омлет,
Он сделал меня молодцом, которому равного нет.
Младенец в пеленках сырых и старец, что мохом одет,
Ликуют, завидев едва из лунной моркови омлет.
Саймон откашлялся.
– Простите, – начал он, – простите, что прерываем вас, но…
Из лунной моркови бульон, из лунной моркови бульон,
Он лучше бальзама для тех, кто тяжким недугом сражен.
Хлебнете хороший глоток – и гибнет микробов мильон.
Смертелен для хвори любой из лунной моркови бульон.
– Простите, – сделал новую попытку Саймон, уже гораздо громче.
Пение прекратилось, наступила тишина.
– Что это? – наконец испуганно прозвенел тоненький голосок.
– Какой-то голос, – ответил скрипучий. – Я почти уверен, что это был голос, если только это не был удар грома, вой урагана, шум прилива, грохот землетрясения или…
– ПРОСТИТЕ! – на этот раз что есть мочи прокричал Саймон. – Хотите вы, чтобы вас развязали?
– Ну вот, пожалуйста, – произнес скрипучий голос. – Я же говорил, что это голос. Предлагает нас развязать. Как мило. Скажем «да»?
– Еще бы, – отозвался звенящий голосок. – Мы столько просидели в темноте.
– Прекрасно, – произнес скрипучий голос. – Мы разрешаем нас развязать.
Ребята тесно окружили сверток. Саймон достал перочинный нож, осторожно разрезал толстый лиловый шнурок, и они принялись стаскивать бумагу. Под ней обнаружилось нечто напоминающее большой стеганый чехол для чайника, густо покрытый узором из листьев и цветов, вышитых золотой нитью.
– Разрешите снять ваше… э-э-э… ваш чехол для чайника? – спросил Саймон.
– Чехол для чайника? – негодующе переспросил скрипучий голос. – Нет, слыхали, какое невежество! Да разве это чехол для чайника? Это защитная накидка от ночного ветра и ненастной погоды, и сделана она из натурального шелка, полученного от радужного шелкопряда.
– О, простите, – сказал Саймон. – Так разрешите ее снять?
– Разумеется, – ответил скрипучий голос. – Приложите все усилия, чтобы попытка освободить нас увенчалась успехом.
На верхушке чехла нашлось что-то вроде металлической петли, и Саймон, взявшись за нее, сдернул покрышку целиком. Под ней оказалась большая, с куполом, золотая клетка, с необычайной элегантностью обставленная миниатюрной мебелью. Помимо двух жердочек кедрового дерева и кольца имелась красивая кровать на четырех столбиках под красным балдахином, застеленная красивейшим лоскутным покрывалом из мельчайших пестрых шелковых и камчатных лоскутков; небольшой обеденный стол в стиле Людовика Пятнадцатого и стул; элегантный застекленный шкафчик, уставленный фарфором ручной росписи. Там висело большое, до полу, зеркало в золотой раме и рядом с ним – щетка и гребенка слоновой кости. А также стоял очень удобный шезлонг, обитый ярко-синим бархатом, и клавесин красного дерева.
В шезлонге же непринужденно расположился удивительнейший попугай, какого ребятам никогда не приходилось видеть. Весь пурпурный, золотой, зеленый, голубой и розовый, он сверкал, блестел и переливался, как перламутр. Его большой гладкий крючковатый клюв был черен, как будто вырезан из угля, а глаза фиалковые. Но удивительнее всего было оперение: вместо того чтобы лежать гладко, каждое перо у него стояло торчком и курчавилось, как шерсть у пуделя. Из-за этого он имел вид какого-то дивного расцвеченного дерева в весеннюю пору, у которого налились и вот-вот лопнут почки. На голове у него была шелковая зеленая шапочка с длинной черной шелковой кистью. Рядом с его шезлонгом стоял еще один маленький столик, а на нем – еще одна клетка, совсем миниатюрная, размером с наперсток. В ней сидел золотой паук с нефритово-зеленым крестом на спине. Было ясно, что звенящий голосок принадлежит пауку, а скрипучий – попугаю.