Летние истории
4. Китайские ресторанчики и люди, которых там можно встретить
— Ничего себе, сколько тут всего в меню! — Глаза Макико от изумления сделались в два раза больше. — Я и это, и это, и вот это еще хочу попробовать! — радостно продолжила она. — Но тут же только один повар, вон тот дядечка, и официантка только одна… — Макико показала рукой на женщину в белом форменном костюме, которая проворно сновала между столиками.
— Да, их тут всего двое. Но не переживай, они проворные!
— А, точно, бывают же места, где меню просто бесконечное, но тебе сразу же приносят все, что захочешь! — Макико оживилась еще больше. — Я видела такое по телику! Там можно заказать, например, рагу из баранины, окономияки и суши, и все моментально подадут! Интересно, как им это удается? Наверное, вся кухня завалена полуфабрикатами…
Прочитав списки фирменных блюд и новинок, которые висели на стене, мы внимательно изучили полное меню, лежавшее на нашем столике. В итоге мы с Макико взяли себе по пиву, а из еды заказали несколько разных блюд из кальмаров, лапшу в белом бульоне, тарелку толстеньких жареных пельменей гёдза, еще паровые пирожки со свининой, на которые указала Мидорико, и кудрявую лапшу из тофу. Все это мы собирались разделить на троих, чтобы все перепробовать.
Дорога от дома до ресторанчика заняла минут десять. Находившийся на первом этаже здания постройки 70-х, он хоть и выглядел как забегаловка, но был популярен благодаря и кухне, и фантастически низким ценам. Вот и в этот вечер посетителей хватало: кроме нас троих в зале были родители с младенцем и бойким мальчуганом лет четырех-пяти, молчаливая пара средних лет и несколько мужчин в рабочей спецодежде, жадно и шумно поглощающих лапшу. У входа стоял допотопный кассовый аппарат и броская, красная с золотым ширма. На стене красовалась картина тушью: поверх монохромного пейзажа — изящно начертанное китайское стихотворение. При ближайшем рассмотрении было видно, что это распечатка на принтере. Рядом старый, выгоревший до голубизны рекламный постер, на котором юная модель со стрижкой, давно вышедшей из моды, лежала на песчаном пляже, изящно изогнувшись и держа в руке кружку, доверху наполненную пивом. На полу лоснились жирные пятна.
Едва официантка проводила нас к столику, Мидорико достала из сумочки блокнотик, но, поколебавшись, убрала его обратно и отхлебнула воды из пластикового стакана. Над головами рабочих, увлеченно заглатывающих рамэн, висела деревянная полка, засаленная и потемневшая от времени, с маленьким черным телевизором, как минимум ее ровесником. По телевизору шло развлекательное ток-шоу, из тех, что обычно крутят в таких заведениях. Все так же не размыкая губ, Мидорико уткнулась взглядом в экран и со скучающим видом уставилась на смеющихся знаменитостей. На стол со звоном поставили две кружки с пивом. Мы с Макико чокнулись и сделали по глотку.
— Ты точно не хочешь ничего попить? — уточнила я на всякий случай у Мидорико, но девочка только едва кивнула в ответ, не отрывая взгляд от телевизора.
С наших мест хорошо было видно кухню позади барной стойки. По кухне сновал хозяин ресторанчика, как обычно, в замызганном белом поварском костюме. От раскаленного вока поднимался дым, и было слышно, как в масле скворчат кусочки овощей. С другой конфорки доносилось резкое шипение — это стремительно испарялась вода со сковороды с пельменями. Розетки на кухонной стене покрывал внушительный слой застарелого жира; дуршлаг, которым хозяин зачерпывал овощи из пакета, был черным от грязи и в трещинах; а определить первоначальный цвет крана, из которого тонкой струйкой в огромную кастрюлю текла вода, не представлялось возможным. Как-то я привела сюда коллегу, парня года на три моложе меня. Он предложил заскочить куда-нибудь перекусить, я сказала, что часто ем в этом ресторанчике, и ему стало любопытно. Но к еде он даже не притронулся. А потом объяснил, что от такой антисанитарии у него начисто пропал аппетит. Дескать, повар жарил нашу лапшу в кастрюле, которую прямо перед этим вытер грязной тряпкой, и все такое… Кажется, я тогда смогла выдавить только «понятно» и замолчала.
— А, кстати… ты слышала, что Кю-тян умер?
— Кю-тян? — встрепенулась я, поднимая взгляд на Макико, и в этот момент официантка водрузила на наш столик большое блюдо с жареными пельменями.
— Что за Кю-тян? — переспросила я еще раз.
— Ну, тот самый Кю-тян… — ответила Макико, отпив большой глоток пива. — Который прыгал под машины. И играл в барах.
— Ого! — воскликнула я так громко, что сама испугалась. — Ты хочешь сказать, все это время он был жив?
— Ну да. Он довольно долго прожил, умер совсем недавно.
В Сёбаси Кю-тяна знали все, кто имел хоть какое-нибудь отношение к местным барам и ресторанам.
В основном он ходил по этим заведениям с гитарой и за чаевые играл там народные песни, давая возможность посетителям, которым приелось караоке, попеть под живую музыку. А другой его специальностью было вымогательство.
Национальная автомагистраль № 2 делит Сёбаси пополам. В южной части, где работали мы с мамой и Макико и где Макико работает до сих пор, находится стратегическая точка — станция метро. В северной части тоже есть свои достопримечательности, хоть и иного толка — например, старая психиатрическая больница с решетками на окнах. Соответственно, и атмосфера тоже разная. Посетители, однажды выбрав для себя южную или северную часть района, сохраняют ей верность, а владельцы баров на севере и на юге тоже не особо ладят.
Одному Кю-тяну было безразлично, юг или север, завсегдатаи или новые посетители. Он бродил по Сёбаси со своей гитарой и играл для всех желающих — уж не знаю, насколько хорошо. Но на хлеб зарабатывал. А когда хотел заработать побольше, то отправлялся на магистраль, дожидался, пока она опустеет, а на горизонте появится машина с неместным, желательно провинциальным номером, и выскакивал прямо на нее, ударяясь тщедушным телом о капот. Интуиция Кю-тяна не подводила. Из машины обязательно выбегал какой-нибудь добрый человек с мертвенно побледневшим лицом, оседал на землю, начинал рыдать, заламывать руки и просить разрешения сперва отвезти Кю-тяна в больницу, а потом уже разобраться с полицией и всем остальным. Незадачливые водители были готовы на что угодно, чтобы искупить вину. Ни до страховой, ни до полиции дело, насколько знаю, ни разу не дошло. Травм он избегал, всякий раз аккуратно скатываясь с капота, зато выглядело это эффектно. После чего водителю предлагалось решить вопрос компенсации без лишних формальностей. В общем, классический подставщик.
Кю-тян напоминал стручок арахиса — маленький, с бугристой, как вялая картофелина, бритой головой и узкими глазами, похожими на головастиков. Во рту не хватало половины зубов. Говорил он с акцентом, кажется южным, да еще и заикался — может быть, поэтому предпочитал молчать, лишь изредка бросая «угу» или «ага». Общаясь с клиентами, он обходился отдельными словами, произнося каждое так, что оно выглядело как вопрос. Не помню, чтобы Кю-тян хоть раз произнес полное предложение.
Со мной он тоже не вступал в разговоры, зато всякий раз добродушно улыбался нам с сестрой, когда мы за стойкой мыли посуду или готовили закуски… Держался он как-то неуверенно, точно подросток. Это вызывало во мне смутные теплые чувства, похожие на симпатию. Естественно, о своих визитах Кю-тян не предупреждал — просто часов в десять или одиннадцать вечера автоматические двери вдруг открывались и он бодро вваливался в наш бар с гитарой наперевес. Если в баре было шумно и весело, он сразу вливался в общую атмосферу, играл для пьяных посетителей, которым хотелось погорланить песни, и даже иногда разрешал им кидать монетки в резонатор гитары. Если же в баре оказывалось пусто или царило мрачное настроение, Кю-тян виновато втягивал голову в плечи, удрученным голосом бормотал что-то невнятное — видимо обещал зайти в другой раз, — и пятился к выходу. Иногда, когда хозяйка бывала в настроении, музыканту доставался стакан пива, которое он пил с наслаждением, растягивая удовольствие.