Летние истории
Я понятия не имела, как Мидорико относится к аттракционам, но в любом случае у меня был для нее билет, по которому можно кататься на них сколько угодно. Перед входом я обменяла его на бумажный браслет и предложила девочке: «Давай я тебе надену». Мидорико молча протянула мне худенькую загорелую руку. Я обернула браслет вокруг ее запястья и закрепила, несколько раз перепроверив длину, чтобы не было слишком туго. Покрутив запястьем, Мидорико удостоверилась, что браслет сидит хорошо, а потом приложила руку ко лбу козырьком и сощурилась.
— Да уж, солнце жарит только так, — констатировала я. — Ничего не стоит обгореть. Стоило все-таки надеть черную блузку с рукавами, хоть и жарко.
Погоду я не смотрела, но по ощущениям было градусов тридцать пять, не меньше. Солнце стояло в зените и палило нещадно. Его добела раскаленные лучи падали на крыши ларьков, на детские площадки с фонтанчиками, на вывески касс, на кожу посетителей, на металлические балки огромных аттракционов. На лавочке возле киоска две девушки в похожих сарафанах с психоделическим узором намазывали друг дружке открытые спины солнцезащитным кремом и весело хихикали.
— У меня такая кожа, знаешь, один раз загорю — потом три года хожу черная, — сказала я Мидорико, наблюдая за подружками. — Симпатичные сарафаны, правда? Кажется, такой фасон называется «халтер».
Но, похоже, племянницу не интересовали ни сарафаны, ни кремы. Сверяясь с картой аттракционов, она уверенно шагала по дорожке вперед. Время от времени оборачивалась и делала мне знак подбородком — вон туда. К выпуклому лбу прилипли волоски, щеки слегка порозовели.
— Хочешь прокатиться на этом?
Мидорико остановилась перед «Викингом» — аттракционом в виде громадного корабля. Судя по надписи на табличке, время ожидания составляло минут двадцать. Знаю я такие аттракционы — с виду ничего особенного, просто корабль раскачивается взад-вперед. Но однажды я на подобном прокатилась, решив, что это, наверное, что-то вроде гигантских качелей и, значит, не так уж страшно. Я сильно пожалела. Когда корабль сначала поднимается вверх, а потом летит вниз, из тебя как будто точным ударом под ложечку выбивает весь воздух. Интересно, есть ли название для этого ощущения, похожего на сгусток ужаса? Откуда оно берется? Невольно думаешь о людях, которые бросаются с небоскреба: не это ли они переживают за доли секунды перед ударом о землю. Тут раздался визг, и мимо нас, сотрясая землю гулом, пролетела кабинка американских горок.
Купив в ларьке бутылку воды и апельсиновый сок, я села на лавочку под деревом, названия которого не знала, и приготовилась ждать. Через некоторое время Мидорико вернулась, с тем же видом, с каким ушла, поэтому я даже спросила:
— Решила не рисковать?
Она покачала головой.
— Так ты все же прокатилась?
Она равнодушно кивнула.
— И что, как ощущения? Ничего особенного? — удивилась я, но на это Мидорико уже не ответила. И без всяких колебаний направилась к следующему аттракциону, а мне пришлось поспешить за ней.
Сегодня я решила написать про грудь. Только недавно ее вообще не было, а тут вдруг сама по себе начала расти, как будто отдельно от меня… Почему так происходит? Зачем? Откуда она вылезает? Почему нельзя сделать так, чтобы все оставалось как было? Все как будто с ума сошли с этой грудью. Девчонки показывают ее друг другу, сравнивают, как она трясется при прыжках, у кого больше — хвастаются. И мальчишки туда же, пялятся, обсуждают… Не понимаю, чему они все так радуются. Может, это я странная? Меня вот бесит, что у меня растет грудь. Просто жутко бесит. До смерти. И при этом мама по телефону обсуждает с каким-то очередным врачом, что хочет ее себе увеличить. Я решила послушать, что она будет говорить, и тихонько подобралась поближе. Она опять сказала, что у нее все это началось после рождения ребенка. Потому что она кормила грудью. Мама от телефона не отлипает и каждый день об этом говорит. Чушь какая-то. Она хочет, чтобы ее тело снова стало таким, как до моего рождения. Может, тогда просто не стоило меня рожать? Без меня ее жизнь определенно была бы лучше. Наверное, нам всем не стоило рождаться, вообще всем. Тогда никаких проблем не было бы. Потому что не было бы ни радости, ни грусти, ничего. Конечно, люди не виноваты, что у них есть сперматозоиды и яйцеклетки. Но я думаю, что пора бы уже перестать соединять их друг с другом.
— Ну ладно, Мидорико, предлагаю перекусить!
Мы посмотрели по карте и решили отправиться в самое большое кафе на территории парка.
Было сильно за полдень, так что свободных мест в кафе хватало. Нас проводили к столику, мы уселись. Достав из сумочки на поясе маленький блокнот, Мидорико положила его справа от себя, а потом тщательно вытерла лицо влажным полотенцем — их нам принесла официантка вместе с двумя стаканами воды. Затем мы обе склонились над меню. Я выбрала рис с тэмпурой, а Мидорико остановилась на карри. После того как мы сделали заказ, я наконец позволила себе восхититься:
— Какая же ты крутая!
Восхищаться было чем: с тех пор как мы пришли в парк, прошло два с половиной часа, и все это время Мидорико провела на аттракционах. Более того, она двигалась по четко продуманному маршруту, мастерски перестраивая его на ходу с учетом очередей. Видимо, решила за минимально возможное время перепробовать максимальное количество аттракционов. Как можно более экстремальных. От одного вида того, как кабинка со зловещим грохотом ползет вверх по ее любимым американским горкам, у меня по хребту пробегали мурашки. Я махала Мидорико, пока она стояла в очереди, иногда снимала на телефон. Прикрывшись ладонью от солнца, наблюдала, насколько хватало зрения, за ее крошечной, пристегнутой к креслу фигуркой. Потом снова еле поспевала за стремительным шагом Мидорико и снова издалека следила за тем, как ее поднимают на высоту и раскручивают, как она проносится на чудовищной скорости по огромным рельсам… И от одного этого я успела страшно устать.
— У тебя потрясающий вестибулярный аппарат. Столько каталась, и хоть бы что! — сказала я, залпом выпив воду.
Мидорико вопросительно подняла голову.
— Ну, знаешь, есть люди, которых в транспорте или на аттракционах сразу укачивает, потому что у них с вестибулярным аппаратом не очень. Это такие трубочки в ушах, которые отвечают за равновесие. Если человек двигается в непривычном для себя ритме — например, долго кружится или, там, едет на машине по извилистой дороге… то зрительные сигналы не бьются с сигналами от этих трубок, и у человека начинает кружиться голова. Он становится как пьяный. А тебе хоть бы что, правда?
Мидорико отпила воды, кивнула. Потом открыла блокнот, окинула вдумчивым взглядом белый листок, медленно вывела на нем: «Для чего взрослые напиваются?» — и, развернув блокнот ко мне, замерла в ожидании ответа. Для чего взрослые напиваются? Да уж, вопрос.
Зачем мы пьем? Я сама пью только пиво, да и то без особого удовольствия. От спиртного меня развозит на счет раз. Но когда-то я пила. Было такое время, несколько лет после переезда в Токио. Я покупала самое дешевое пойло, наплевать, что отвратительное на вкус, приходила домой и напивалась в одиночестве. После чего на пару дней буквально отключалась — не вставала, не ела, только лежала на своем футоне в полной прострации. У меня в ту пору ничего не ладилось, за что бы я ни бралась. День громоздился на день, будто одинаковые серые кубики. Не то чтобы сейчас моя жизнь стала намного ярче, но тогда… тогда была настоящая безысходность. Даже вспоминать не хочется. Однако и это тоже часть моей жизни. Сейчас я уже на такое не способна, но тогда мне действительно казалось, что без алкоголя я не смогу прожить ни дня. Так было, и нет смысла это отрицать.
— Наверное, когда мы пьем, нам кажется, что мы — это не мы, а кто-то другой, — проговорила я после долгой паузы.
