Летние истории

По слову «сглазить» словарь выдал мне длинное определение. К нашему контексту максимально, хоть и не совсем точно, подходил пункт второй:
 
2. Похвалами, предсказанием чего-н. хорошего накликать плохое. Повлиять на судьбу в негативную сторону.
 
Тогда я набрала в поиске слово «судьба». С ней, видимо, все обстояло еще сложнее. Экран словно затянуло черными тучами — сверху донизу его покрыли иероглифы. Слегка сощурившись, чтобы разглядеть в этом частоколе из черточек слова, я прочла Мидорико определение «судьбы», а потом определение «кармы». В нем говорилось, что у всего происходящего есть свои причины — внутренние и внешние. Слушая меня, девочка несколько раз кивнула. Потом словно бы задумалась, взяла у меня словарь и застучала по клавишам сама. Сначала она прилипла к экрану и, едва пробежав взглядом одно определение, тут же вводила новое слово. Но вскоре подняла голову и в изумлении захлопала глазами. Мне показалось, что девочка сейчас облекает бродящие в голове мысли в слова, а потом проверяет каждое — действительно ли оно подходит. Видимо, это привело к какому-то неожиданному открытию, потому что она распахнула глаза еще шире и вновь уставилась на экран.
— Что случилось? — спросила я.
Племянница замотала головой, но выглядела необычно возбужденной. Я забрала у нее словарь и тоже стала вбивать туда разные слова.
— Ой, а иероглиф «карма» похож на «зелень», как в твоем имени [5]. Давай посмотрим… А, про карму мы уже читали. Тогда лучше зелень… О, тут рядом «злоба». Даже очертания выглядят пугающе, бр-р-р. А тем более «ненависть»… Вот, кстати, пример — «убийство на почве ненависти». Ну да, бывает такое. Убийства вообще происходят сплошь и рядом. Каждый день… Наверное, и сейчас, в этот самый момент где-то кого-то убивают… Кстати, Мидорико, а ты знала, что, если один человек другого зарезал, важно, как убийца держал нож? Ну, в смысле, вниз лезвием или вверх. Так определяют, имел ли он намерение убивать свою жертву или так получилось нечаянно. Это даже на решение суда может повлиять! Например, один мой знакомый… — Я запнулась, разговор явно ушел не в ту степь и грозил уйти еще дальше.
Я решила, что лучше вернуться к словарю, и предложила Мидорико вместе поискать какие-нибудь еще более жуткие слова.
«Бойня», «ад», «ужас», «мрак»… выуживание из словаря все новых и новых зловещих слов настолько нас увлекло, что вскоре мы уже сидели почти вплотную друг к другу, то и дело соприкасаясь головами над словарем.
— Итак, следующее слово… хотя знаешь, это все так странно. В этот самый момент ведь и правда кого-то убивают. И не просто убивают, а, например, пытают… ну там, четвертуют или выкалывают глаза. Это не выдумки. Прямо сейчас, на этой самой планете множество людей испытывает безумную боль… Но есть ли вообще такая боль, такой вид страдания, которого сейчас точно никто не испытывает? Кто-то горит заживо. Кому-то вырывают все зубы, один за другим. А что насчет пытки щекоткой? Да даже если не щекотать, наверняка есть вещества, вызывающие неконтролируемый смех. Например, ядовитые грибы, от которых человек начинает смеяться, никак не может остановиться и в конце концов падает замертво. Умереть от смеха… мне кажется, это вообще самая ужасная смерть. В кошмарном сне не приснится. Или вот еще…
Я была готова и дальше предаваться подобным размышлениям вслух, но Мидорико, замотав головой, положила этому конец.
— Ты права, — пробормотала я.
Мы снова склонились к словарю, когда квартиру сотряс оглушительный грохот, как будто сверху на мой дом упал как минимум еще такой же. Это был, пожалуй, самый жуткий момент того жуткого вечера — мы с Мидорико буквально взлетели со своих мест. На всякий случай схватившись за руки, мы обернулись к двери.
Там, за темной полоской кухни, в дверном проеме стояла Макико. Сероватые лучи люминесцентных ламп из общего лестничного холла эффектно подсвечивали ее силуэт.
Против света лица ее не было видно, но я с первого же взгляда поняла, что она пьяна. Она не успела ничего сказать, не шаталась, запаха алкоголя с такого расстояния тоже не чувствовалось. Но мне сразу стало ясно — она пьяна, причем в стельку.
 
— Дом, милый дом! — с чувством проговорила Макико, еле ворочая языком, тем самым подтверждая мои догадки.
При этом она пыталась разуться, в упор не замечая, что туфель на ней уже нет.
— Маки, ты их уже сняла, — сообщила я сестре, наблюдая, как она безуспешно трет ногу об ногу и топчется на месте.
Осмыслив услышанное, она пробурчала что-то вроде «Просто ноги зачесались» и бочком проковыляла в комнату.
— Мы вообще-то волновались! Ты чего на звонки не отвечала? — упрекнула я Макико.
Сестра подняла брови и, вытаращив глаза, уставилась на меня в упор. На лбу у нее пролегли глубокие морщины, глаза были все красные.
— Телефон сел.
— Могла бы купить пауэрбанк, их везде продают.
— Ты видела, какие они дорогущие? Я что, идиотка, тратиться на такое? — С этими словами Макико бросила сумку на ковер и, громко топая, направилась к креслу-мешку, развела руки в стороны, рухнула на него и замерла в этой позе.
Я открыла было рот, чтобы спросить, где она пропадала, но в последний момент сдержалась и изобразила кашель. Он прозвучал неожиданно громко. Вдруг Макико подумает, что так я подталкиваю ее к ответу? Чтобы показать, что это обычный кашель и больше ничего, я кашлянула еще раз, но получившийся звук больше напоминал икоту. Мне ничего не осталось, кроме как кашлянуть снова. Видимо, в горле все же была мокрота, потому что на этот раз я закашлялась по-настоящему и долго не могла остановиться. Дождавшись, пока мой приступ закончится, Макико повернула ко мне голову. От кресла-мешка она так и не отлепилась. Брови у нее стерлись, под глазами расплылась черная подводка, а внушительные мешки стали еще больше. Скулы были усыпаны крошками от туши. Тональник местами поплыл от кожного сала, отчего лицо Макико казалось пятнистым.
— Может, ты это… умоешься? — не удержалась я.
Но Макико в ответ только бросила:
— Да какая разница, как я выгляжу!
Из угла комнаты за нами наблюдала Мидорико. В руках она все еще держала электронный словарь. Я вдруг подумала: а что, если Макико сегодня виделась с отцом Мидорико, со своим бывшим мужем? Кажется, вчера она говорила, что хочет встретиться с кем-то из токийских друзей. Но я никогда не слышала, чтобы у нее в Токио были друзья… Да будь это даже просто знакомый, Макико наверняка хоть раз упомянула бы о нем или о ней в наших телефонных разговорах. А она точно не упоминала. Значит, никаких «токийских друзей» у нее нет.
Тогда с кем она сегодня пила? В одиночку до такого состояния ей ни за что не напиться. Она ведь тоже если и пьет, то только пиво, хотя и переносит его лучше, чем я. К тому же Макико должна бы понимать, что дома ждет сестра, с которой она так редко видится, и дочь. К тому же она пообещала мне вернуться к семи, значит, изначально у нее таких планов не было.
Наверное, что-то пошло не так — она встретила кого-то, кого не должна была встретить, и череда неких непредвиденных событий привела к тому, что она сейчас лежит на кресле-мешке в стельку пьяная. Кстати, хоть Макико и привыкла на работе постоянно общаться с клиентами, но в жизни она довольно стеснительная. Парой слов с незнакомым человеком, конечно, обменяться может, но пить с ним точно не пойдет. Остаются знакомые. С кем из знакомых Макико могла бы вот так вот напиться в Токио? Логика подсказывала: ни с кем, кроме бывшего мужа.
Впрочем, ни о чем допытываться у Макико я не собиралась. Наверное, можно было спросить ее шутливо, как бы между прочим: «Это ж надо так надраться, сестренка! Давай хотя бы колись, с кем!» Но мне не хотелось ничего выведывать. Где, с кем и что пить — личное дело Макико, но это не значит, что мне оно не интересно. И если бы она встретилась с кем-то из своих давних подруг, я бы с удовольствием выспросила у нее все: о чем разговаривали, что ели, чем подруга сейчас занимается. Однако о ее встрече с бывшим мне слушать не хотелось. Меня ни капли не волновало, о чем они говорили, какие чувства сквозили в их словах, сожалеют ли они оба о разрыве, что думают друг о друге сейчас… Сама не знаю почему. Ее муж не вызывает у меня никаких эмоций. Более того, я с трудом могу вспомнить, как он выглядит. Тем не менее говорить с Макико о нем и о каких бы то ни было мужчинах мне не хотелось. Макико наверняка требовалось выговориться, а мне как хорошей сестре следовало ее выслушать, но это внутреннее отторжение было сильнее меня. Поэтому я молчала.