Рубеж-Владивосток (СИ)

Ухватился за твёрдые ручки! И ахнуло в груди от ощущений, будто воздуха мне мало и хочется ещё вдохнуть. В следующее мгновение стал нагреваться металл кольца. Всё передалось на ручку, которая следом потеплела. Слышу, как заохали юнкера, а я понять не могу, что же случилось.
Просто кажется, что уже не в кабине я покоящейся, а по морю в лодке плыву. Но осязаю следом уже погружение. Звук пошёл рокочущий с нарастанием, как из трубы глубокой. И вот вместе с рокотом наплывает издалека, вырастая из точки, голубое море с перламутровыми отблесками. Нет… мне почудилось, теперь это облака с фиолетовыми огоньками, будто созвездие внутри. Но не просто вид, а с искажением кривой линзы, где центр нормальный, а всё остальное растянуто. Словно в подзорную трубу смотрю.
Рокот сливается в гул, который усиливается. Сходит картинка, пропадая, а на её месте возникают лица восторженных юнкеров, будто смотрю на них за голубым стеклом через большие неровные грани. Но вот они выравниваются, оставляя лишь на своём месте полупрозрачные фиолетовые линии. И теперь я не вижу вокруг себя кабины, а только её и своё полупрозрачное тело, которое можно распознать лишь благодаря едва заметным контурам на изгибах.
В глаза бросаются торчащие из пола в мою сторону балки, что прежде удерживали корпус меха. Теперь я стою в яме. А точнее в ней завис. Кабина вместе со мной стала прозрачной, вот оно как пилотом видится!
Слышу одобрительный комментарий преподавателя:
— За три секунды завёл, вот это молодец.
Что⁈ Прошло же больше… значительно больше!
Побежали розовые строчки перед глазами. Иероглифы, смахивающие на китайские.
Затрещало в полу мощно и кабину повело, но тут же прекратилось, когда что–то дёрнуло меня! И всё вдруг схлынуло, звуки, контуры, возвращая в обыденность и серость!
Вырвало из кабины, поволокло!
Нет… это не враг! Это ребята, вытащили, уложили. Через пелену белую вижу их.
Почему так сделали⁈ Что случилось⁈ Хочу задать вопрос, а рта и языка не чувствую своего.
Взгляды, перепуганные до смерти, в меня смотрят. А я руками и ногами пошевелить не могу, будто кровь из меня выкачали.
— Так не должно быть! — Раздалось тревожное от полковника.
Всё новые юнкера нависают надо мной. На полу я распластался, кривлюсь от надвигающихся судорог в руках и ногах. Но терплю отчаянно. Пелена сужается к центру зрачка, поддавливая неприятно.
— Да посторонитесь же вы! — Кричит медсестра, распихивая и влезая. Нависает надо мной, пульс трогает на шее.
Кто–то сдёргивает с пальца небрежно кольцо с воплями:
— Погасло, товарищ подпо…
— Да не орите уже, — рычит офицер в ответ. — Сейчас восстановим.
— А так бывает⁇ — Недоумевает поручик.
— Нет, — отвечает ему преподаватель. — Всё, без паники. Не потухло.
Резкий запах у носа бодрит мгновенно. Приподнимаюсь с пульсирующим бельмом в глазах. Которое постепенно сходит. Снова трогают мой пульс, чем–то светят в глаза.
— Отведите в санчасть, — раздаётся от медсестры после манипуляций.
И меня прихватывают двое товарищей.
Ноги твердеют быстро, в тело возвращается чувствительность. Спокойно встаю сам.
— Я не пойду, — упираюсь уже в проходе у выхода, чувствуя себя вполне нормально. — Со мной всё хорошо.
— Да тебе лежать надо! — Возмутилась тётка. — Товарищ полковник, будьте добры, воздействуйте на юнкера.
Преподаватель ко мне подходит, хромая очень сильно. Даже сильнее, чем вначале показалось. Кольцо всё ещё у него на пальце, уже сияет. Хотя да, действительно, не так уж и ярко.
И от этого холодеет в груди. Ведь каждый юнкер, каждый офицер… знает, что частицу эрения невозможно ни расколоть, ни раздавить, ни погасить! Это монолит во всех смыслах. Нерушимый закон физики, пришедшей к нам вместе с метеоритом и монстрами.
— Сынок, отлежишься недельку, — шепчет мне прямо на ухо устало. — Заодно пропустишь всё это бесиво с парадом и её высочеством.
Вот как раз этого мне и не нужно! И ведь медсестра та самая, которую подлый Чернышов и знает.
— Товарищ подполковник, я на знамени, мне нельзя, — отвечаю в ответ негромко, не отрывая взгляда от ухмыляющегося Максима.
 
— Сабуров, — раздаётся от препода уже угрожающе.
— Пожалуйста, не лишайте меня этого, — прошипел я, готовый хоть на колени перед ним упасть.
Секунды три, как мучительная вечность, длится борьба наших взглядов.
— Хорошо, Сабуров. Тогда не подведи, — отвечает офицер с жёсткостью в голосе и отступает, дальше уже другим юнкерам: — Занятие окончено.
В ответ недовольные лица и несколько возгласов.
— Агрегат покосило, не видите что ли? — Вмешался уже поручик. — Товарищ пол? Плотников звать?
— Во дела, — произнёс на выдохе подполковник, получше рассмотрев проблему. — Зови, да и поскорее. Где комиссия? Отвлеките там их чем–нибудь, чтоб сюда не лезли. Так, отделение, шагом марш отсюда.
Что я там натворил, увидеть не успел, ребята навалились на выход, подталкивая и меня.
— Залез и всё сломал, — прорычал Максим на выходе из корпуса, где ещё ни одного отделения нас не ждало.
— Ну и гад же ты, Сабуров, — выпалил зло Артём, которой всегда казался мне лучшим здесь товарищем и другом.
Добавил лишь масла в огонь. Я и сам чувствую себя поганей некуда.
Но подготовку к торжественному маршу никто не отменял!
  
Глава 4
 
Сплетни и проделки неблагородных
 
31 мая 1905 года по старому календарю. Среда.
Юнкерское училище имени адмирала Ушакова. Казарма первого курса.
23:03 по местному времени.
После приключений в кабине меха уснуть не получается. Стоит закрыть глаза, и я вижу фиолетовые звёзды в белоснежном облаке с искажением, будто через линзу смотрю. Всё это вертится в башке и не даёт уснуть, вбрасывая в кровь всё новые и новые порции адреналина.
Что это? Откуда взялось? Неужели так у всех после первого контакта с мехаром⁈ Кто мне может ответить на этот вопрос? И это не все мои беспокойства.
Два дня до прибытия принцессы. Как же она «обрадуется», узнав, кто сломал единственный тренажёр в училище с настоящим корпусом от мехара. Вряд ли меня кто–то станет прикрывать.
Самое приближенное к реальной машине, что здесь есть, накрылось медным тазом. Насколько мне известно, остальные тренировки на мехарах проводятся уже непосредственно после отбора в гвардию на их полигонах в Иркутской области.
Юнкера в кубрике шепчутся. Поначалу не слушал, но когда стали обсуждать меня, притаился. Видимо, ждали, пока усну.
— Поговаривают, что оргалиды тоже эрений высасывают, — шепчет Сергей. — Вы же видели, что произошло?
— Частица чуть не погасла, подпол углядел, — отвечают ему. — А с мехом что?
— Я так и не понял, но там что–то шевелилось.
— А если он шпион оргалидов? — Раздался коварный шёпот Максима, и в груди моей похолодело. — Он с самого начала показался мне странным.
— Да, а взгляд у него порой звериным чем–то отдаёт, я его боюсь, — признался Алексей.
— Так не мудрено, его ж из трёх детдомов выгоняли, пожилому дворецкому обратно сбагрили. Ходил дед, побирался у нас, — выдал Чернышов, и я едва сдержался от ответа.
Притворяться спящим становится всё сложнее.
Вот же сволочи, что несут? Да, в детском доме я устраивал всем по первое число. Но никто меня не выгонял. Дворецкий добился права опеки, когда мне исполнилось четырнадцать. И Фёдор никогда не побирался. Он спрашивал с тех, кто когда–то был должен отцу. Но все открестились.
— Взяли его не по заслугам сюда, — продолжаются комментарии по мою душу. — А потому что сирота круглый. Льготу использовал хитрец, а толку? Место более достойного занял. Ему в мех садиться нельзя, на кой такой гвардеец нужен…
— Да погодите вы ему кости промывать, — распознал шёпот Артёма. — А если сам мех неисправен? На месте Сабурова мог оказаться любой из нас, господа.
— Прекращай уже его защищать, — пробурчал Максим.