Золотой удар
– Откуда ж я знаю? Он вообще сказал, что из города валить хочет. Может, врет.
– Ясно, и что?
– Мы с ним давно уже общих дел не имеем, а тут встретились вдруг, поболтали вот так же за кружечкой и разошлись. Мне с такими, как Хрящ, больше дружбу водить не резон. Боже упаси…
– Он что же, тоже матерый?
– Блатной, да, а вот по поводу того, что матерый, я бы не сказал. Он под Го́рой Жутким когда-то ходил. Гора, тот посерьезнее будет. Он со своей кодлой в годы войны квартиры обносил…
– Погоди-ка. – Зверев наморщил лоб. – Это не тот ли Гора, который в сорок пятом продовольственный склад в Панино обчистил? Они там тогда еще и сторожа убили.
– Он самый и есть! Хорошо тогда они поживились, а потом их кто-то сдал. Гору и его дружков тогда надолго закрыли, Хрящ же отделался трешкой.
– Гора еще сидит? – уточнил Зверев.
– Этого я не знаю.
– Ладно, что еще по Хрящу? Говоришь, он с Анжуйцем срок отбывал? Ну и…
– Ну и, как грицца, дело было как-то так…
Глава четвертая
Карагандинский исправительно-трудовой лагерь (Казахская АССР), декабрь 1947 г.
В бараке пахло испражнениями, гнилью и хлоркой. Однако к этому запаху Хрящ уже привык, поэтому его эти запахи особо не тревожили. Его, как и всех прочих арестантов седьмого барака, где в большинстве своем отбывали срок заключенные, составляющие так называемую черную масть, волновало сейчас совсем другое. Полчаса назад или около того в казенное помещение вошел Стекоту́н – сухопарый и прыщавый арестант из Куйбышева, и сообщил, что вечерний этап, о котором в последнее время все только и говорили, прибыл два часа назад.
– Что насчет Баркаса? Он с ними? – сухим гнусавым голоском поинтересовался Метелица – мордатый заключенный из Оренбурга, бывший некогда смотрящим в Печорском ИТЛ.
Стрекотун пожал плечами.
– Точно неизвестно, но я слышал, как один из вертухаев с ухмылочкой скалился и говорил своему соседу что-то типа: «Ну все, теперь начнется…» Так что смекайте, что почем.
Василий Толмачев, он же Вася Баркас, в годы войны служил боцманом на торпедных катерах Черноморского флота. В сорок третьем был комиссован по ранению, вернулся в родную Тверь и устроился работать кладовщиком на местную продуктовую базу. Спустя полгода в порыве ревности зарубил топором любовницу и вступившегося за нее соседа, за что получил десять лет лагерей.
Первые два года Баркас отбывал срок под Норильском, где и встретился с несколькими своими соотечественниками – бывшими фронтовиками, согласившимися сотрудничать с администрацией зоны и ведущими кровавую войну с «законными» ворами. Присоединившись к «красной масти», или, как их иначе называли, «автоматчикам», Вася Баркас поспособствовал раскоронованию нескольких местных авторитетов, после чего после убийства прежнего лидера возглавил команду единомышленников и был отправлен руководством в своеобразное «турне» по разным зонам для наведения жути на так называемых честных арестантов. В тюремных кругах «автоматчиков», в первую очередь среди блатных, все чаще и чаще стали именовать суками. Витя Баркас был одним из самых значимых, в Карлаге это знали.
Изрядно осмелевшие и распоясавшиеся воры и их приспешники обрели за последнее время нешуточную власть в местах лишения свободы и стали представлять реальную угрозу. Нужно было что-то делать, и это было сделано. С тех пор в лагерях создавались так называемые трюмиловки, группы физически крепких и безбашенных заключенных, как правило из бывших бойцов Красной армии, не признающих воровской закон. Задачей этих самых групп была расправа с «законными» и низложение их любыми доступными способами. Одну их этих самых трюмиловок и возглавил Вася Баркас. Баркасовцы с молчаливого согласия лагерного начальства ездили по зонам и трюми́ли [4] криминальный элемент самыми жесткими способами.
До сей поры Вася неплохо справлялся с порученным ему делом, и это не могло не тревожить «черномастную» верхушку Карлага, где негласно верховодил вор в законе Миша Анжуец.
* * *После того как Стрекотун объявил столь неприятную новость всем сидельцам седьмого барака, Метелица тут же подошел к Анжуйцу, тот что-то шепнул здоровяку на ухо. Бывалый вор склонил голову набок, он всегда так делал, чтобы лучше слышать. Метелица выслушал Анжуйца, молча кивнул и вернулся на свое место. Стрекотун тоже просеменил вдоль нар и, прыгнув на свой топчан, с тревогой посмотрел на Анжуйца. Все обитатели барака затаили дыхание. Анжуец казался спокойным, однако все понимали, Миша, возможно, уже чувствует, что, вполне себе вероятно, скоро окажется на небесах. Сулимчик, Метелица, Арчил и Птаха тоже держались бодрячком. Хрящ тоже расправил плечи, однако, кинув взгляд на свои руки, поежился, потому что пальцы его не слушались и тряслись.
С тех пор как попал сюда, он не без труда завоевал для себя не особо почетное, но и не самое худшее место среди арестантов. Он стал одним из шестерок Метелицы, что давало ему до сей поры хоть какое-то чувство защищенности, ведь Метелица считался правой рукой самого Миши Анжуйца. О самом Мише ходили разные слухи, общая же суть сводилась примерно к следующему…
Родившийся еще в прошлом столетии Мишель Вилар был уроженцем города Руан. Сын пекаря и базарной торговки, еле-еле сводивших концы с концами, Мишель в тринадцатилетнем возрасте сбежал из отчего дома и отправился в Париж. В те годы столица Франции буквально кишела жуликами, проходимцами и прочим нечестивым сбродом. Вскоре будущий российский авторитет познакомился с местной криминальной элитой и стал промышлять карманными кражами, вступив в шайку весьма известной в то время мадам Лилу.
Рассказывали, что в подчинении этой пожилой мадам, помимо дюжины профессиональных карманников, ловко обчищающих карманы беспечных парижских буржуа, имелись также пятеро громил, способных по ее приказу пустить в ход не только кулаки, но и ножи. Кроме того, мадам Лилу содержала небольшой притон, в котором неустанно трудились четыре доступные девицы, младшей из которых было тринадцать, а старшей – пятьдесят шесть. Спустя несколько лет после того, как один из молоденьких любовников мадам Лилу вонзил ей промеж ребер нож и сбежал, прихватив при этом большую часть ее накоплений, Мишель Вилар сколотил собственную банду.
В четырнадцатом году, когда началась Первая мировая война, в стране многое переменилось. Местные представители закона уже не были способны должным образом обеспечивать правопорядок на улицах столицы.
Именно поэтому местные жандармы при попустительстве властей устроили настоящую травлю всех представителей преступного мира французской столицы. Полицаи и оказывающие им помощь жандармы порой просто отстреливали всех столичных жуликов, не особо утруждая себя процессуальными проволочками.
После того как при попытке ограбить почтовую машину шайку Мишеля накрыла полиция и перещелкала его дружков как куропаток, молодой атаман решил покинуть страну. Он добрался морем до Портсмута, затем уплыл в Данию, после чего добрался до Санкт-Петербурга.
Прибыв в Россию-матушку, наш беглец от правосудия тут же принялся за старое. Он связался с местными бандитами и стал называться Анжуйцем. Вскоре Миша сел за групповое ограбление квартиры одного крупного чиновника и получил свой первый срок еще при старом режиме. Спустя пять лет Анжуец вышел, но вскоре снова сел на долгий срок. Побывав в заключении, Миша проявил себя настоящим стоиком. Он усвоил местные тюремные правила и неукоснительно соблюдал воровской закон. В тридцать пятом во время очередной отсидки Миша Анжуец был «коронован».
* * *Следующий день прошел на удивление спокойно. Заключенных вывели на прогулку, потом вернули в бараки. После этого в «седьмой» принесли чечевичную похлебку и серые лепешки. На раздаче один из баландеров [5] – тощий арестант по прозвищу Черпак – шепнул Метелице, что Васю Баркаса и его команду еще вчера определили в соседний, пятый барак. Спустя примерно полчаса смотрящего «пятого» – старого вора Веху – и троих его подручных вынесли из барака на носилках и отправили в лазарет. Черпак как-то умудрился встретиться с лагерным лепилой [6] Семой Ха́йманом. Сема – такой же зэк, как и прочие, рассказал, что осмотрел всех пострадавших авторитетов. У двоих были сломаны ребра, третьему выбили правый глаз и отбили мошонку. Самого же Веху избили так, что он до сих пор не пришел в себя. Хайман лишь разводил руками и подытожил, что Веха и как минимум один из его подручных, скорее всего, не доживут до завтрашнего утра.