Фактор беспокойства (СИ)

* * *
В бане парюсь вместе с «дядькой Опанасом», он сам предложил так к нему обращаться. Да уж, совсем я отвык от бани. Когда в последний-то раз парился? Да ещё в прошлой жизни! В этой только ванна и душ. Эх! Какое же это наслаждение! А вот семья Панаса оказывается тоже с Херсонщины и, по его словам, он успел хлебнуть горя «в смутное время».
И то, что сейчас на его родине «красные» он тоже знает, как и то что я с Одессы. Так-то в последнее время и не скрываю ни от кого, откуда я родом. Надоело мне от всех таиться, да и стоит ли? Вот и Панас разглядывает меня исподтишка, словно надеясь найти у меня дьявольский хвост или рога. Пусть смотрит, мне не жалко. Может что и найдёт, или поймёт.
— А ты крестик-то в рот зачем спрятал? Али потерять боишься? Чудно мне, сам говоришь, что советский, а крест носишь. Неужто большевики крещёными бывают?
— Ничего я не боюсь, только ты дядька Опанас так наподдавал жару, что об медь обжечься опасаюсь. И насчёт крещёных большевиков ничего тебе сказать не могу, я не большевик, и в пионерах-комсомольцах тоже не состоял. Но, наверное, в детстве и они крещёными были, а то что крест ношу, так советская власть религию не одобряет, но терпит. И носить нательный крестик или нет, это от самого человека зависит.
— Ну-ну. Сладко ты поёшь хлопец, я бы вот посмотрел, как ты заголосишь, когда в свою Одессу с крестиком-то вернёшься!
— А что мне не петь-то, я ж музыкант. — стараюсь перевести неприятный для меня разговор в шутку. В чём-то Панас прав, мои близкие друзья и знакомые видели у меня крестик. Наверное, и Довгалевский с Розенбергом об этом знали, но помалкивали. Сам к кресту отношусь спокойно и религиозным адептом никогда не был, хоть и крестился в зрелом возрасте.
Но тогда «мода» на это пошла, вот и не захотел выделяться, конформист хренов. А вот сейчас уже и не знаю, как быть. Крестик-то мне как память достался и снимать его как-то совсем не хочется. Своего рода талисман и оберег, хотя это совсем не христианские ценности, а скорее языческие. Ладно, «я подумаю об этом завтра». ©
— Тю-у-у! Музыкант, а ты на жизнь-то чем зарабатываешь? Какое у тебя в руках ремесло?
— Песни сочиняю и пою. Музыку тоже сочиняю и играю. Мне нравится, людям тоже. — пожимаю плечами. — С чего ещё может жить музыкант?
— Не, ты не понял! Я тоже люблю песни петь, хоть и нравится это не всем. Я спрашиваю, чем на своё прожитие зарабатываешь?
— Так музыкой и зарабатываю! Чего тут непонятного?
— Тю-у-у! Да ты совсем негодящий оказывается! А я-то своё время тут на тебя зазря трачу! Соседи вот интересовались и тебя поспрашивать велели, разузнать что ты за человек. А что теперь им скажу? Мол, лицом пригож, телом чист, а всё мущинское в исправности и другим на зависть? Так это в мужчине не главное. Не кормилец ты! Не отдадут мои знакомцы за тебя своих дочек! — мой собеседник явно разочарован и мне становится интересно.
— Дядька Опанас, а что по-твоему в мужчине главное?
— Как что? Руки! И то дело, что честным трудом дозволяет семью в достатке и порядке содержать. Вот зятя моего возьми. Орёл! Как только дочку мою приметил, так сразу и свататься пришёл. И не остановило его что не девица она, и перестарок. Сразу увидел, что Галя баба годная и работящая, да и сам работящий. Охфицер! Лётчик!
— За месяц зарабатывает больше, чем я на своей скотобойне за полгода. За таким мужем моя дочка как за каменной стеной будет. А ты? Много ты на ярмарках своими песнями заработаешь? Да видел я этих музыкантов… Пьянь да голь перекатная, ни кола, ни двора! — Панас в сердцах сплёвывает, мы ополаскиваемся и в молчании одеваемся.
Вечером во дворе расставляются столы и лавки, выставляется угощение и подходят принаряженные гости. Тоже несут у кого что есть, чтоб не с пустыми руками и разинутым ртом на чужой каравай, а со своей снедью. И дочек приводят, действительно — «кровь с молоком». Все как на подбор, одна другой краше и «всё при них». Видимо перспектива выдать родимую кровиночку замуж «за своего», хоть и «голодранца», всё-таки выглядит предпочтительней, чем замужество с «нехристем-дикарём».
 
Ловлю на себе и бесцеремонно-оценивающие взгляды родителей и заинтересованные девичьи. И мне становится немного неуютно. Я не племенной жеребец чтоб так откровенно меня разглядывать, да и без толку эти «смотрины», завтра поутру мы улетаем. Поручик торопится воротиться в часть, да и мне уже не терпится поскорее «вернуться домой».
«Проводины» в полном разгаре, Галя уже успела и порыдать всласть, и поголосить, и успокоиться, чтоб не портить гостям праздника своими слезами. Гости изрядно выпили под напутственные речи и пожелания «не посрамить славы русского оружия» и «всыпать германцу перца под хвост». О самих боливийцах упоминают вскользь как о дикарях, не заслуживающих внимания.
Дикари он и есть дикари, что боливийские, что парагвайские, что свои «местные» аргентинские. Нехристи, что о них попусту болтать? Пришло время песен и плясок. А то что это за праздник, если нет танцев и глотку всласть нельзя подрать? Душа требует… расступись народ честной! Ко мне пробирается подвыпивший Панас и подвинув кого-то из гостей садится рядом на лавку.
— Микола, так Володимир кажет, ты тоже пилот? А чего молчал? Зять говорит, завтра на фронт самолёты начнёте перегонять. Ты тоже в военные лётчики поступишь? Це — дило! Давай за это выпьем! — и Панас пытается налить в мою стопку самогон, но я прикрываю её рукой.
— Не, дядька Опанас, я не пью, завтра в полёт и не хочу по пьяни разбиться. И Владимиру Николаевичу тоже больше не наливайте, а то ему отказать Вам будет неудобно, но это может привести к трагедии. Вы же не хотите, чтоб из-за Вашего гостеприимства Галя опять осталась вдовой?
— Тьфу-ты! Сплюнь дурень! Как и подумать о том мог? — Панас сердито смотрит на меня, затем переводит взгляд в сторону дочери. Грозно хмурит брови и взглядом показывает ей на полную стопку возле мужниной руки. Та понятливо кивает и словно по мановению волшебной палочки стопка тут же сменяется на стакан с компотом. Никто и заметить ничего не успел. Однако, какая у Панаса понятливая и проворная дочь!
— Но хоть споёшь? Али музыканту за песню грошики потребны? — Панас явно меня подначивает.
— Обязательно спою. Пусть народ напляшется вволю, а как устанет да передыха запросит, так и спою! — это уже отговариваюсь от немедленного исполнения вокала «по просьбам публики». Мне самому интересно послушать, что сейчас «поют в глубинке». Панас возвращается на своё место, а я просто сижу и наслаждаюсь атмосферой праздника, поднимая стакан с компотом, когда следует очередной тост.
Поют в основном украинские песни, некоторые слышу впервые, а судя по малознакомым, но характерным словам, это скорее всего песни Волыни, Галиции или Закарпатья. Слышны и казачьи песни на русском языке. Это видимо уже привезли с собой эмигранты из последней волны переселенцев с южных регионов России и Украины.
Практически все песни в хоровом исполнении и аккомпанирует «хору» местный любительский «ансамбль народной музыки». Пусть не профессионально и не совсем слаженно, но от души и с удовольствием. В одном из перерывов на «перевести дух» подхожу к музыкантам и прошу разрешения сыграть на аккордеоне. Мне не отказывают и присаживаюсь на лавку у стола. Пробегаю по клавишам, и убедившись в исправности инструмента исполняю просьбу дядьки Опанаса:
 Ніч яка, Господи! Місячна, зоряна: ясно, хоч голки збирай…
 Вийди, коханая, працею зморена, хоч на хвилиночку в гай!
За столами смолкает шум и говор, а музыканты поспешно разбирают свои отложенные в сторону инструменты и подключаются к исполнению, так и не успев толком закусить.
 Сядем укупі ми тут під калиною — i над панами я пан…