Эффект Лазаря
– На твою ответственность, ДжиЛаар, – бросила Алэ.
Движение у консоли привлекло внимание Теджа. Паниль уже не смотрел на него, но разворот его плеч продемонстрировал Теджу, что Паниль внимательно прислушивается. Спаси нас Корабль! Неужто ересь Искусственников верна? И в этом и состоит секрет морян?
– Эти видения, причинившие столько хлопот нашей обожаемой КП, – сообщил Гэллоу, – просто-напросто морянские ракеты, Тедж.
Тедж открыл рот, да так и закрыл его, не сказав ни слова.
– Корабль – не Бог и никогда им не был, – заявил Гэллоу. – Архивы Редута…
– Позволяют разные интерпретации, – вставила Алэ.
– Только дуракам! – отрезал Гэллоу. – Мы запускаем ракеты, Тедж, поскольку мы готовимся вернуть гибербаки с орбиты. Корабль – искусственный объект, созданный нашими предками. Другие объекты были оставлены на орбите, чтобы мы ими завладели.
От небрежности, с которой Гэллоу это заявил, у Теджа дух перехватило. О загадочных гибербаках – анабиозных камерах – среди островитян ходили легенды. Что могло содержаться в этих контейнерах, кружащих вокруг Пандоры? Вернуть эти контейнеры, увидеть воочию, что в них… за такое что угодно отдашь – хоть бы и веру в Божество Корабль, которую разделяло множество людей.
– Вы шокированы, – заметил Гэллоу.
– Я потрясен, – поправил его Тедж.
– Все мы воспитывались на вере в Вознесение. – Гэллоу указал вверх. – Там нас ожидает жизнь.
– Эти гибербаки, – кивнул Тедж, – наверняка содержат множество жизненных форм с… с Земли.
– Рыб, животных, растения, – подхватил Гэллоу. – И даже людей, – он ухмыльнулся. – Нормальных людей, – он махнул рукой в сторону сотрудников базы. – Таких, как мы.
Тедж с трепетом вздохнул. Да, хроники упоминали о гибербаках, где содержались люди, вообще не затронутые генетическими махинациями Хесуса Льюиса. Эти люди в камерах заснули в иной звездной системе, не подозревая о кошмарах, ожидавших их по пробуждении.
– Теперь вам известно все, – сказал Гэллоу.
– Мы и не подозревали, – ответил Тедж, откашлявшись. – То есть… КП ни словечком не обмолвилась…
– А КП ничего и не знает об этом, – пояснила Алэ. В ее голосе отчетливо слышалась предостерегающая нотка.
Тедж взглянул через плазмаглас на пусковую установку.
– Об этом она, конечно, знает, – добавила Алэ.
– Это дело благочестивое, – пояснил Гэллоу.
– Но наших ракет никто не благословлял, – подытожила Алэ.
Тедж уставился на иллюминатор. Он никогда не считал себя глубоко верующим, но эти морянские откровения его растревожили. Алэ явно сомневалась в том, как Гэллоу истолковал архивы Редута, но все же… благословение имело бы смысл… на случай, если…
– Каков будет ваш ответ, морянин Тедж? – спросил Гэллоу.
Морянин Тедж!
Тедж окинул диким взглядом Гэллоу, явно ожидавшего ответа на вопрос. Вопрос. О чем это он спрашивал? Теджу не сразу удалось припомнить слова этого человека.
– Мой ответ… да. А островитяне… я имею в виду, по поводу этих ракет… может, они все же должны быть проинформированы?
– Они? – Гэллоу расхохотался. Смех так и сотряс его прекрасное тело. – Вот видишь, Карин? Его прежние соотечественники уже «они».
Прикосновение ребенка учит рождению, и наши руки – свидетели этого урока.
Ваата не пробуждалась по-настоящему. Она лишь касалась краешка теней бодрствования. Воспоминания наполняли ее нейроны, словно отростки келпа. Иногда ей снились сны келпа. Частенько эти сны включали в себя дивное зрелище – дирижаблики, наполненные спорами газовые пузыри, которые умерли, когда умер изначальный келп. Когда ей снились такие сны, в ее питательную ванну стекали слезы – слезы горя по этим огромным шарам, принадлежащим небу и бороздящим его миллионы лет на крыльях вечернего бриза. Дирижаблики из ее снов крепко держали свой балластный камень двумя самыми длинными щупальцами, и Ваата ощущала утешительную твердость тесно прижатого камня.
Думы и сами были для нее подобны дирижабликам или шелковым нитям, реющим во мраке ее разума. Иногда она прикасалась к бодрствованию Дьюка, плывущего подле нее, и осознавала окружающее через его мысли. Раз за разом она заново переживала вместе с ним ту жуткую ночь, когда гравитационное смещение двух солнц Пандоры уничтожило последнее людское обиталище на хрупкой суше планеты. Дьюк постоянно позволял своим мыслям соскальзывать в это воспоминание. И Ваата, связанная с перепуганным мутантом, словно двое морян-ныряльщиков, связанных единым страховочным тросом, была вынуждена заново создавать сны, которые утешали и исцеляли страхи Дьюка.
– Дьюк спасся, – шептала она в его разуме, – Дьюка взяли в море, где Хали Экель исцелила его ожоги.
Тогда Дьюк хныкал и поскуливал. Пробудись Ваата, и она бы услышала его собственными ушами, ибо Ваата и Дьюк находились в одном помещении в Центре жизнеобеспечения Вашона. Ваата лежала, почти полностью погруженная в питательный раствор – чудовищная гора розовой и голубой плоти с явными человеческими женскими чертами. Громадные груди с гигантскими розовыми сосками вздымались из темного питательного раствора, словно две горы из коричневого моря. Дьюк дрейфовал рядышком – ее спутник, привычный отзвук в бесконечности ментального вакуума.
На протяжении поколений их питали и почитали в центральном комплексе Вашона – обители капеллана-психиатра и Комитета по Жизненным Формам. Моряне и островитяне несли караул возле этой парочки под руководством КП. То было ритуальное наблюдение, которое со временем разъедало ту почтительность, которую обитатели Пандоры еще в раннем детстве перенимали от родителей.
«Эти двое всегда были такими. Они всегда были здесь. Они – наша последняя связь с кораблем. Пока они живы, Корабль с нами. Это БогоТворение удерживает их живыми так долго.»
Хотя Дьюк иногда и приоткрывал свой глаз, пробуждаясь, и озирал караульных в угрюмом окружении живого пруда, Ваата не пробудилась ни разу. Она дышала. Ее гигантское тело в полном соответствии с генетическим наследием келпа, получало энергию из питательного раствора, омывающего ее кожу. Анализ раствора обнаруживал следы человеческих выделений – их удаляли сосущие рты слепых рыбок-поскребучек. Иногда Ваата фыркала, и ее рука подымалась из раствора, словно левиафан, поднявшийся из глубин прежде чем вновь погрузиться в бездну. Ее волосы продолжали расти, пока не простирались по всей поверхности раствора наподобие келпа, щекоча безволосую кожу Дьюка и нервируя поскребучек. Тогда КП входили и с почтением, но не без примеси алчности, обстригали волосы Вааты. Потом их мыли, разделяли на пряди для благословения, а потом продавали маленькими локончиками в качестве индульгенций. Их покупали даже моряне. Продажа Волос Вааты была основной статьей доходов КП в течение многих поколений.
Дьюк, более других людей осознающий свою связь с Ваатой, задумывался над природой этой связи, когда присутствие Вааты оставляло ему время для собственных раздумий. Иногда он говорил об этом со своими часовыми, но стоило Дьюку заговорить, и тут же начиналась суета, призывали КП и начинались прочие проявления неусыпной бдительности.
– Она меня живит, – сказал он однажды, и эти слова сделались лозунгом на коробочках с волосами Вааты.
Во время подобных бесед КП осыпали Дьюка заготовленными вопросами, то выкрикивая их, то вопрошая Дьюка тихо и почтительно.
– Ты говоришь за Ваату, Дьюк?
– Я говорю.
Только такой ответ они получали на этот вопрос. Поскольку было известно, что Дьюк – один из приблизительно сотни первоначальных мутантов, зачатых с вмешательством келпа и, таким образом, носящих в себе его гены, его иногда расспрашивали о келпе, некогда правившем ныне бескрайним морем Пандоры.
– У тебя есть память келпа, Дьюк?
– Авааты, – поправлял Дьюк. – Я – камень.
Этот ответ вызывал бесконечные споры. Аваатой келп именовал себя. Упоминание о камне оставляло теологам и схоластам простор для толкований.