Восхитительный куш

— Эй, каспадын манах! — услышала голос с явно татарским акцентом Александра Аркадьевна. — Айдэ, паэдим! Лошадкэ якши, шибка быстра ехать будим!
Она обернулась и увидела, что к Ненилле пристает и хватает ее за руки ямщик-татарин в стеганом бешмете и малахае.
— Ну, паэдим, каспатын манах! Ни пажалеиш…
Наконец монах не выдержал и что-то сказал ямщику на ухо. Татарин на мгновение застыл, верно переваривая малознакомые ему русские слова, затем молча стал удаляться, время от времени поглядывая на монаха.
— Что вы все время оглядываетесь, сударыня? — спросил Ринальдо приятным голосом, показавшимся княгине немного знакомым. — Вы ищете вашу спутницу?
— Какую спутницу? — игриво спросила Александра Аркадьевна.
— Ту богатырку, что вырядилась доминиканским монахом, — с усмешкой произнес разбойник. — Она что, ваш телохранитель?
Отчего вы так думаете? И нужно ли меня охранять от столь приятного кавалера? — спросила Голицина, но ответа не дождалась, ибо Ринальдо, она это вдруг почувствовала, был уже не с ней, а с прелестной турчанкой в шелковых одеждах, не сводившей с него жгучего взгляда. «Ого, какие тут, однако, бешеные страсти», — подумала Александра Аркадьевна с некоторой завистью и легкой обидой на то, что благородный разбойник предпочитает ей, первой красавице первопрестольной столицы, маленькую хрупкую турчанку.
— Вы манкируете мной, господин разбойник, — с капризинкой в голосе произнесла Офелия и вытянула свою руку из-под руки Ринальдо. — У вас совершенно отсутствует всякая деликатность в обращении с дамами.
— Что? — машинально спросил разбойник.
— Ничего, прощайте, — холодно ответила Офелия и двинулась прочь от невоспитанного разбойника. Но тот в ответ даже не повернул головы.
Александра Аркадьевна отыскала в толпе взглядом тевтонского рыцаря в длинном плаще с рыцарским крестом. Тут как тут оказался и татарин, затянувший свою уже надоевшую песню:
— Каспадин. Эй, каспадин немис! Паэдим! Якши лошадкэ…
— Пошел вон, — голосом Тауберга произнес рыцарь, отошел от надоедливого инородца и повернул железную голову. Проследив за ним Александра Аркадьевича посмотрела туда же, куда смотрел через решетку забрала Иван Федорович. И уперлась взглядом в миниатюрную турчанку, подле которой уже крутился татарин-ямщик, не уставая зазывать желающих покататься, на его «якши лошадкэ», коих, впрочем, поблизости не наблюдалось.
— Похоже, инородец тоже с ними, — вслух сказала Офелия, бросая взоры то на рыцаря, то на Ринальдо, явно присматривавших за турчанкой. Голицына уже догадывалась: неделикатный разбойник — это не кто иной, как князь Сергей Всеволожский, а маленькая турчанка есть та самая девица Сеславина, на которой вздумал жениться взбалмошный князь. И ловушка на убивца, как выразилась в разговоре с ней Ненилла, расставлена. Роль же ловца душегуба, вероятно, отводилась ее Таубергу.
Александра Аркадьевна не сразу поняла, почему эта мысль привела ее в замешательство. Что она испытывает за Тауберга тревогу, это понятно: они знакомы, и ощущать беспокойство за известного тебе человека, подвергающегося, возможно, смертельной опасности, нормальное проявление простых человеческих чувств. Но почему они, этот несносный Всеволожский и кто там еще, скрывающийся под личиной татарина, избрали на роль изловителя убийцы именно Ивана Федоровича? Разве это правильно поручать кому-то, а не себе смертельно опасное предприятие? Почему его должен выполнять ее Тауберг, а не сам Всеволожский, ведь, в конце концов, покушаться будут на его невесту! При чем тут ее Иван Федорович?
Открытие, которое Александра Аркадьевна вдруг сделала, поразило ее. «Ее Тауберг, ее Иван Федорович». Вот откуда необъяснимое замешательство, она в своих мыслях уже назвала Тауберга своим! Черт возьми, что происходит?!
Княгиня посмотрела в зал: ее Тауберг танцевал с турчанкой.
— Ступай за мной на галереи, — приказала она Ненилле. — Оттуда лучше видно.
Вся бальная зала была как на ладони. Кроме того, интересующие княгиню персонажи были словно привязаны друг к другу, и все вместе — к турчанке, так что держать в поле зрения всех фигурантов не представляло особого труда.
Когда капельмейстер на хорах взмахнул своей палочкой, дабы начать мазурку, являющуюся с ее пречудными прискоками и танцевальными кунштюками мужчин кульминацией всех балов, в зале появился фельдъегерь с пакетом в руке, и княгиня услышала в гуле голосов громкий баритон военного посланца:
— Господину майору Таубергу срочный пакет из штаба армии.
— Я Тауберг, — снял железный шлем Иван Федорович.
— Господин майор, — передавая пакет, возвестил на всю залу фельдъегерь. — Приказано прочесть немедля.
Иван Федорович снял железные перчатки с крагами, вскрыл конверт.
— На словах велено передать, что вам предписывается тотчас отправиться к месту вашего назначения.
Иван Федорович кивнул и тяжелой походкой пошел к выходу из залы.
— Боже, да что же это такое? — всполошилась Офелия, беспомощно посмотрев на монаха за спиной.
— Дык, это Ивана Федоровича на службу призывают, — пробасил растерянно монах.
Заиграла мазурка. Кавалеры запрыгали петушками вокруг своих дам, — веселье продолжалось. Но двум дамам на сем празднике жизни было уже не до танцев.
Одна, в белоснежном парике, зеленом плаще, расшитом изящными полевыми цветами, и кружевной маске, бегом спустившись в зал, спешила к выходу, умело лавируя между танцующими парами. За ней следовал, не разбирая дороги, огромный монах в широком плаще и надвинутом на голову капюшоне, и от него мячиками отскакивали танцующие.
Пробившись к выходу и переведя дух, Александра Аркадьевна быстрым шагом миновала анфиладу комнат, спустилась по ступенькам и выбежала на крыльцо. За ней, по-бабьи поддернув подол плаща, неотступно следовал монах.
— Вот он! — воскликнула Ненилла, протянув мощную длань в сторону усадебных ворот, освещаемых плошками с деревянным маслом. — Вон, у коляски стоит.
Он что, уезжает? Оставляет меня? — со страхом спросила Голицина. Плохо соображая, что она делает, а главное, зачем, Александра Аркадьевна бросилась к воротам. Она уже приготовилась крикнуть: «Иван Федорович, погодите!» — как вдруг услышала спокойный говорок Тауберга:
— …в наилучшем виде. Не беспокойся, капитан, все последствия я беру на себя.
Княгиня остановилась за широким воротным столбом с мраморным львом наверху и осторожно выглянула. У ворот стояла крытая коляска, а спиной к ней — Тауберг.
— Ну, я поеду, — сказал фельдъегерь, усаживаясь в коляску. — Удачи тебе, Иван Федорович.
— Еще раз благодарю, Петр Васильевич, — протянул ему руку Тауберг. — Матушке и Зинаиде Васильевне мои поклоны.
Коляска тронулась. Тауберг, проводив ее взглядом, вошел в ворота и направился по тропинке к зимней беседке в глубине усадьбы. Он прошел мимо вжавшейся в столб Голициной буквально в нескольких дюймах, и если бы повернул голову, то, несомненно, увидел бы ее. Он увидел бы и могучего монаха в черном плаще, застывшего истуканом на нижних ступеньках крыльца. Но Иван шел, уперев взор в землю, и думы его, похоже, были далеко.
Александра Аркадьевна, конечно, уже поняла, что приезд фельдъегеря, отзыв Тауберга в армию, его уход с маскарада есть не что иное, как фарс, разыгрываемый перед публикой, в коей присутствовал человек, замышлявший зло. Часть их плана.
Когда Тауберг отошел на приличное расстояние, княгиня, кивнув Ненилле, двинулась за ним. А Тауберг, дойдя до беседки, толкнул дверь и вошел в нее, будто к себе домой.
— Давай, Пашка, будем разоблачаться, — услышала Александра Аркадьевна голос Ивана Федоровича. — Если б ты знал, братец, как мне надоели эти доспехи…
Ну, так, дело известное, барин, — узнала Голицына голос Пашки, а подошедшая в это время Ненилла даже охнула, — кому же охота на себе железы таскать. Никита, под-могни-ка.
Александра осторожно прильнула к окнам беседки. Там, внутри, жарко горел английский очаг, и двое мужчин раздевали третьего.