Мертвый попугай моего соседа
– Не дошло? – удивилась первая. – Да ты что, тоже видно, – тут она опять перешла на рештский говор, – тоже белены объелась?
На этот раз захохотали все трое. Полицейский тоже засмеялся, произнес на диалекте «белены объелась», и все
опять засмеялись.
– Здорово у тебя получается, Аждарзаде, – сказал я.
Полицейский поправил:
– Аждарнежад.
Он произнес это с тем же рештским акцентом и, довольный, засмеялся.
Когда промывание закончили, фельдшер буркнул:
– Прекрасно, – выглянул в коридор и крикнул: —
Кто следующий?
Но в коридоре никого не было, кроме тех двух ребятишек. Они все сидели на скамейке и, когда дверь открылась, стали с любопытством и ужасом заглядывать внутрь. Фельдшер обернулся и сказал:
– Это двое все сидят.
Мы усадили соседа на кушетку. Я снял пиджак, накинул ему на плечи, потом мы вместе просунули ему руки в рукава. Фельдшер сказал:
– Несколько часов надо за ним присмотреть, чтобы не спал.
– А здесь его нельзя оставить?
– Вряд ли место найдется, – ответил фельдшер. А вторая санитарка подтвердила:
– Все полным-полно.
Мы вышли в коридор. Соседа я взвалил на плечи и теперь стоял в коридоре с этим грузом, а дети, прижавшись к стенке, таращили на нас глаза. Полицейский сказал:
– Ну, давай, потащили!
– Ему бы слегка передохнуть…
– Понесли, говорю!
– Нет, пусть все-таки немного придет в себя.
Я положил соседа на скамейку рядом с детьми. Бледный, измученный, он спал. Полицейский сказал:
– Я тебе говорю, поднимай его – и потащили.
– Сначала за такси сходи, – возразил я.
– Надо отнести его к дверям, чтобы не тратить времени, когда такси подойдет.
Я присел на корточки, взглянул в лицо соседа. Оно все распухло от ударов, но было совсем белым. Полицейский бросил:
– Пойду помою руки, – и ушел. Его шаги гулко разносились по коридору.
Руки у соседа были холодные. Я не мог больше видеть немой ужас детишек.
– Вставай, пошли, – сказал я и взвалил тело себе на плечи. Он словно стал еще тяжелее. Мы двинулись.
В конце коридора, у лестницы, мы подождали, пока полицейский вернется из туалета. Я прислонился к стене. Одна из санитарок направилась из процедурной в нашу сторону, миновала нас, поднялась по ступенькам и вышла во двор. Сноп света из полуоткрытой двери падал на пол прямо перед детьми. Высунулась голова фельдшера, он оглядел коридор и захлопнул дверь. Коридор казался длинным освещенным ящиком, в дальнем, глухом конце которого молча сидели двое детей. Я поднялся по ступенькам наверх.
На больничном дворе стояла глубокая ночь. Человек у меня на плечах снова застонал. Я втащил его в тесную проходную и уложил на кушетку. Полицейский отправился за такси. Я вышел наружу и стал в дверях.
– Он тебе кто? – спросил привратник.
– Сосед мой.
– Из вашего дома?
– Ну да, соседи.
– А что с ним случилось?
– Терьяку наглотался.
– А где ж он его добыл, терьяк-то?
Я задумался: «А действительно, где он его брал?» – и ответил:
– Я откуда знаю. У него спроси.
Вахтер продолжал:
– Говорят, терьяк теперь контрабанда, не достать. Из глубины сада послышался шум подъезжающей машины.
– Если это санитарная, я попрошу, чтобы вас захватили, – предложил вахтер.
– Большое спасибо.
Ночь была ясная, в воздухе свежо. Из-за лиственниц больничного сада виднелись горы с заснеженными вершинами и чистое небо. Вахтер сказал:
– Кругом обман. Раньше терьяк увозили – золото привозили, теперь золото утекает, а терьяк к нам везут. Нынче «героин» называется.
Это оказалась машина «Скорой помощи», и сторож попросил шофера подбросить нас. Я вытащил из кармана своего пиджака, надетого на соседа, пять туманов, дал их вахтеру – мол, когда полицейский вернется, пусть поделят, – взвалил на спину свою ношу и вышел. Я уже собирался влезть в машину, когда подоспел полицейский – такси нигде не было. Он тоже сел в «скорую», и мы поехали.
По дороге мужчина открыл глаза, но голова у него кружилась, и он снова опустил веки. Шофер заявил, что высадит нас на углу. Полицейский сказал:
– Ну, я пошел, у меня еще одно дело есть.
– Прощай, – отозвался я.
– Дал бы детишкам на молочишко. Бог тебя благословит.
Залезть самому в карман пиджака, надетого на соседа, было почти невозможно. Я сказал полицейскому:
– Сунь руку, вытащи мой бумажник.
Он полез в карман, сосед застонал. Я дал полицейскому чаевые, тот попрощался и ушел.
Улица была пуста, легкий ветерок перебирал молодые листья чинары. Только стук моих каблуков нарушал тишину. Шаги звучали как-то непривычно – наверно, от двойной тяжести. Тело у меня на спине дернулось, но давило по-прежнему, вялое и расслабленное. Раз-другой человек протяжно охнул. До дома оставалось совсем немного, когда он выговорил:
– Куда это мы?
– Полегчало? – спросил я.
– Где мы?
– Почти пришли.
– Куда пришли? – добивался он.
– Домой.
– Нет, куда ты меня тащишь?
– Мы идем домой.
– Пусти меня…
Пришлось поставить его на землю, но отпустить его я не мог – беднягу так и шатало. Я поддерживал его, а он, зажмурившись, чтобы преодолеть дурноту, кое-как переставлял ноги. Несколько шагов я почти волок его, потом нам попалось какое-то дерево, к которому я и прислонил его, придерживая за плечи. Он сказал:
– Я сяду.
– Нет, лучше пойдем. Ты простудишься тут.
– Меня сейчас вырвет.
– Ну валяй!
Но сколько он ни старался, из этого ничего не вышло – в желудке у него было пусто. Он пробормотал:
– Все на свете мне опротивело.
– Не простудись, – повторил я. – Вставай, пойдем.
– Я говорю – мне жизнь опротивела.
– Да-да, понятно. Поднимайся – и пошли.
– Куда пошли-то?
– Пошли домой.
– Опротивел мне дом. Нету у меня никакого дома. Я не знаю, где мой дом.
– Зато я знаю.
– Быть не может… Я не знаю, откуда тебе-то знать?
Я поднял его на ноги, снова взвалил на спину и двинулся дальше. Сопротивляться он был не в силах, хотя пытался. Ну и тяжелый он стал… Так я и тащил его.
– Пусти меня, – попросил он. – Куда мы идем? Откуда ты вообще выискался такой?
– Это не я выискался, а ты меня отыскал.
– Да я тебя знать не знаю.
– Рад познакомиться.
– Не знаю тебя.
– Чего же ты незнакомого человека ругал по-всякому, да в него еще цветочными горшками бросался?
– Ты мой сосед? – И он, весь напрягшись, стал сползать у меня со спины – и вовсе не потому, что я плохо держал его или спотыкался.
– Искренне ваш, – сказал я.
– Пусти меня!
Я не обращал на него внимания.
– Ну отпусти ты меня, ради Бога, – ныл сосед.
– Давай-ка погуляем немножко, подышим воздухом… И вот это одурманенное наркотиком существо у меня
на спине, существо, которое откачивали и промывали, которое теряло сознание, почти расставаясь с жизнью, вдруг решительно приказало мне:
– Немедленно отпусти меня!
Я опустил его на землю. Ему явно стало лучше, поэтому я согласился. Минуту мы молча смотрели друг на друга. Он сказал:
– Ты иди себе.
– Никуда я не пойду.
– Да что ты душу-то тянешь из меня?
– А у тебя нет души, – усмехнулся я.
– Говорят тебе: иди отсюда!
– Тебе что, эта улица от папы в наследство досталась?
Он хотел вскочить, но куда там! Ему и говорить-то тяжело было.
– Ты куришь? – спросил я. Он не ответил, впрочем, у меня сигарет не было, если бы он и попросил. Я сам не курю. – Вставай, пошли. Домой придем, там будешь обижаться.
Он не реагировал. Становилось прохладно. Я сказал:
– Простудишься!
Никакого ответа. Я подумал, что, пока его уговорю, сам простужусь, и решил размяться – начал бег на месте. Некоторое время он негодующе смотрел на меня, потом все-таки заговорил:
– Постыдись, время-то за полночь.
– Чего тут стыдиться? Зарядку делаю, чтоб не замерзнуть.