Королев: факты и мифы
Ляля часто думала о трех мальчишках, которые лазали к ней в окно на Нарышкинском спуске, все старалась выбрать из трех одного и не могла. Каждый нравился ей по-своему, в каждом что-то было. Небрежная артистичность Назарковского, быстрый, веселый ум Калашникова и вот – Королев... Что же было в Королеве? Это, пожалуй, труднее всего определить каким-то одним словом. Была в нем уверенная, спокойная сила, видимый в будущем характер...
Он донес ее зеленую косу до дома, и она поблагодарила его улыбкой.
Летом во время работы на практике Сергей снова начал читать лекции, вести планерные кружки, снова бегал на заводы, в порт, к своим ребятам в Хлебную гавань. За зиму многое здесь изменилось. Появились новые, не знакомые Королеву люди и самолеты. На смену ветхому «Ньюпору-21» и старичкам «девяткам» пришли четыре новенькие, с иголочки «Савойи-62» и трофейный «Австродаймлер».
– Это тебе, Серега, не «сальмсон» вонючий, у них знаешь какие моторчики? «Фиат»! Слышал? Триста лошадиных сил! – голос Шляпникова дрожал от нескрываемого восхищения. – Ты только вдумайся, силища какая: триста лошадей!
Глаза Сергея заблестели. Интересно, что сказал бы Шляпников, если бы узнал, что этот румяный парень запряжет в свою машину сказочный, разуму не поддающийся табун в 20 миллионов лошадей! 20 миллионов лошадиных сил! – тогда это нельзя было назвать даже фантастикой...
Старые друзья рассказали Сергею, как погиб в Севастополе Русаков, не рассчитал посадку, влетел в ангар, убил себя и механика. Сергей хорошо помнил нервного, быстрого Русакова. Он всегда горячился. Однажды на большой волне погнул поплавок, кричал: «Я отремонтирую его за свои деньги!» Шляпников, помнится, успокаивал его. В тренировочном полете поломал ногу Гарусов, молчаливый интеллигентный человек с тонкими пальцами пианиста... Ампутация. Уехал в Ленинград. Перед отъездом он пришел к Хлебную гавань, оглядел ангар, гидропланы, потом сжал костыли так, что побелели пальцы, и тихо сказал никому, в землю: «Ну вот и все. Прошла жизнь...»
Иногда Костя Боровиков и Саша Алатырцев брали Сергея в полет, но редко: всем было не до него, пришел приказ перебазироваться в Севастополь, и работы всякой было по горло.
– Саш, ну возьми меня, – приставал Сергей к Алатырцеву.
– В другой раз, – улыбался тот. – Даю слово военлета, в другой раз будем кататься на полную железку!
А потом были пыльные булыжники трамвайного круга на Пересыпи и мятый самолет, словно кто-то сжал его в кулаке и бросил в эту пыль как ненужную бумажку. Алатырцева принесли в аптеку. Яркая тонкая струйка крови бежала из уголка рта на грудь. Он был уже мертвый, но совсем по-живому горячий, распаренный, потный. Сашу хоронила вся Одесса.
После гибели Алатырцева вновь, в который раз уже, завела Мария Николаевна разговор с сыном о его будущем.
– Пойми, это опасное, это страшное дело. Гарусову еще повезло – он только ногу потерял. Почитай журналы. Вот я листала твой «Самолет».. Черные рамки в каждом номере. Это очень опасно, сыночек, очень.
– Но почему ты считаешь, что несчастья бывают только в воздухе? – горячился Сергей. – И поезда сходят с рельсов, и просто с лошади люди падают и разбиваются насмерть. Но о летчиках пишут в журналах, а о всадниках не пишут...
– Ты хочешь стать инженером, – продолжала Мария Николаевна. – Прекрасно.
Ты способный мальчик и можешь стать неплохим инженером. Поступай в политехнический, учись...
– Гри хороший инженер, – перебивал сын, – премии получал. Везде его краны: тут, в Камышбуруне, в Мариуполе, в Николаеве. Как памятники стоят. Но сидеть только за столом над проектами я не могу и не буду. Мне мало поехать и посмотреть на кран, который сделали по моим чертежам. Я сам хочу испытывать свои машины. И в политехнический я не пойду, там нет авиационной специальности. Я пойду в академию Жуковского...
Мария Николаевна заплакала. Он подошел, обнял ее за плечи, ткнулся носом в волосы, сказал очень мягко, но твердо:
– Мама, не мешай мне.
– Хорошо, – глухо, в платок сказала она. – Иди своей дорогой. Но я прошу только об одном: посоветуйся с папой...
В то лето Баланин был в командировке. Вызвали в Москву на утверждение его проектов механизации портовых зернохранилищ. Сергей оккупировал рабочий стол отчима, на чертежную доску наколол ватман с контурами своего планера. В ОАВУКе опять торопили, всем не терпелось увидеть, что там наконструировал Королев. Как и предполагали Козюра с Фаерштейном, во всей этой истории с проектированием количество должно было перейти в качество. Кружки конструкторов вокруг губсекции роились, как пчелы на пасеке. Доглядывать, помогать поспевали только самым энергичным и напористым. Все понимали: для выживания кружков их требуется объединить. Так в июне 1924 года возникла Черноморская группа безмоторной авиации (ЧАГ), а точнее – компания бесконечно спорящих одесских ребят, которые мечтали летать на планерах, сделанных собственными руками. Председателем ЧАГ был избран Жорж Иванов, крикун, необыкновенно энергичный, притащивший в ОАВУК целую ватагу своих друзей. Его заместителем стал Сергей Королев, секретарем – Жорка Калашников.
– Прежде всего необходима полная ясность, – говорил Сергей. – Нам самим надо точно знать, сколько нас, кто, где и чем занимается, чем хочет заниматься, имеет ли для этого достаточную теоретическую подготовку, располагает ли нужной производственной базой, материалами и людьми. Мы должны распределить свои обязанности, не дублировать друг друга, но помогать все каждому...
Через несколько лет после смерти Королева заслуженный врач республики Г.П. Калашников вспоминал:
– Уже в те годы у Сергея была необыкновенная способность быстро и четко поставить людям задачи...
На первом же заседании ЧАГ Сергей рассказал о своей работе над планером. Сначала смущался: как-то неловко говорить о себе, потом огляделся – да все же свои ребята, – осмелел и заикаться перестал. Иванов, который тоже конструировал гидропланер, ревниво задавал вопросы.
Это было самое первое выступление конструктора Сергея Павловича Королева, первое из тысяч за четыре десятка лет – на всех и всяких летучках, планерках, советах, комиссиях, обсуждениях, защитах, разборах, заседаниях, коллегиях, судах и митингах.
В протоколе первого заседания ЧАГ так и записали:
«Слушали: о чертежах т. Королева.
Постановили: предложить т. Королеву в кратчайший срок закончить разработку сухопутного безмоторного самолета».
Потом чаговцы выпросили на бывшем заводе Анатры три старых мотора «Гном», крылья и фюзеляж разбитого «фармана», как мыши, тащили в свою нору каждую завалящую железку.
– Про запас, – улыбался Сергей, – начнем сами строить самолеты, все пригодится.
Леонид Курисис первый рассказывал в ОАВУКе о своем планере. Развесили чертежи, достали указку. Народу на доклад пришло много, и народу понимающего: Фаерштейн, Лавров, Боровиков, Селезнев – преподаватель железнодорожного техникума, старые знакомые из ГИДРО-3 Шляпников и Долганов.
Курисис доложил проект. Фаерштейн, ерзая на стуле, еле дождался, пока Курисис закончит.
– Это замечательно! Мы должны немедленно начать постройку планера! Можно начинать в Январских мастерских, можно на Стрельбищенском поле, где мы строили планер по чертежам Арцеулова. Главное – начать! – Фаерштейн готов был аплодировать любой «первой ласточке» губсекции уже потому, что она первая. Он уже видел этот несуществующий планер на Всесоюзных соревнованиях в Коктебеле, уже слышал восторженно-почтительные шепотки: «Это из Одессы... Из Одессы!»
Лавров охладил его пыл, указал, что конструкция нуждается в некоторой доработке. И тут вдруг протянул руку Королев:
– Мне хочется обратить ваше внимание на профиль крыла этого планера... Сергей говорил прямо, не очень заботясь о безболезненной округленности своих критических выпадов, но и без запала, не торопясь, аргументируя каждое замечание. За его спиной переглядывались: никто не ожидал такого от этого краснощекого тихони.