Вторжение

– Кэсси.
В ответ раздался короткий радостный визг.
– Кэсси, хорошая девочка, – пытался он успокоить собаку. – Все хорошо, Кэсси. Ты хорошая собака.
Однако собака продолжала повизгивать, как бы уже не радуясь, а жалуясь.
– Я знаю, девочка, ты боишься, ты хочешь быть с нами. Но сейчас я не могу тебя впустить. Понимаешь, я хочу, но не могу.
Климптон пытался объяснить собаке то, что чувствовал на самом деле. Ему было невероятно жалко бедную собаку, и он с трудом удерживал желание открыть дверь и впустить Кэсси. Но нужно проявить максимальную выдержку и твердость. Как бы он ни любил собаку, в конце концов, его семья для него важнее. Собака лишь усугубит их и без того тяжелое положение. Помимо всего прочего, это будет слишком негигиенично. Пока он раздумывал, Кэсси разволновалась не на шутку. По-видимому, она не сомневалась, что он вот-вот откроет дверь и она бросится на грудь своему хозяину.
Боковым зрением он снова уловил какое-то движение внизу под лестницей. Это была не тень, а что-то живое, черное, сливающееся с окружающей темнотой. Присмотревшись, Климптон увидел, что их несколько и все они крадутся друг за другом вдоль стены.
Собака за дверью, похоже, совсем обезумела. Она скребла когтями по дереву, непрерывно визжала и выла. Климптон подумал, не открыть ли ему дверь хотя бы ненадолго, чтобы успокоить Кэсси. Но понял, что это бессмысленно. Он еще какое-то время говорил ласковые слова:
– Замолчи, девочка. Успокойся. Ну успокойся. Все будет хорошо.
Он думал, что его голос приведет ее в чувство. Но она выла еще сильнее. И он наконец не выдержал:
– Прекрати сейчас же!
Он стукнул кулаком по двери.
– Да заткнись же ты, Кэсси, ради Бога!
Но собака продолжала лаять и выть все неистовее. Затем она начала дико рычать, и Климптон с горечью подумал, что Кэсси не выдержала всего случившегося и просто сошла с ума.
Он все еще стоял на лестнице, не замечая черных ощетинившихся животных, окружавших его со всех сторон. Казалось, они выползали из глубокой тени, но это была не тень, а трещина между стеной и полом, переходившая в глубокую расщелину, образовавшуюся от сдвига почвы при взрыве. Черные существа выползали из этой расщелины. Их было так много, что можно было подумать, будто оттуда вытекает черная вязкая жидкость. Снизу до Климптона донесся тревожный голос Сиан:
– Айан, что там происходит? Ты нас всех разбудил.
– Папа, это Кэсси? – послышался голос Кевина. – Пожалуйста, впусти ее. Приведи ее сюда, пожалуйста!
– Ты знаешь, что этого делать нельзя, – громко, чтобы сын услышал его, сказал Климптон.
Он знал, что мальчик сейчас горько плачет, и ни матери, ни бабушке не удастся его успокоить. Проклятая собака! Можно подумать, что у них нет других проблем.
Климптон отпрянул назад. Господи, собака в отчаянии бросалась на дверь. Зачем он только поднялся сюда? Все эти дни она вела себя так тихо что они уже мысленно оплакали ее. Ему, конечно, следовало что-нибудь сделать с собакой перед тем, как они спустились в убежище. Но что? Перерезать ей горло? О нет, этого он бы не смог сделать никогда. Запереть ее в шкафу? Отравить? Но у него не было времени, не было времени думать и принимать решения.
Глухой удар в дверь. Затем еще один, и снова. Собака, будто в припадке, билась о дверь.
– Прекрати! – закричал Климптон, выходя из себя. – Ты глупая проклятая надоеда!
Он забарабанил кулаками в дверь, пытаясь привести ее в чувство.
У подножия лестницы, замерев и задрав голову вверх, стояло таинственное черное, существо. В его темных глазах отражался свет фонаря. Лапы с длинными когтями опирались на нижнюю ступеньку лестницы, а изогнутая спина напоминала горб. Животное, замерев на месте, внимательно наблюдало за человеком. Затем оно стало принюхиваться. И, отойдя от лестницы, покрутилось вокруг пластмассового ведра, привлеченное резким запахом. Его чуткие уши уловили какие-то звуки, а глаза, обладающие способностью, видеть в темноте, различили вход в темный туннель. И звуки, и какие-то волнующие запахи доносились оттуда. Животное подкралось поближе, сунуло длинную морду в отверстие туннеля и возбужденно заскребло лапами. Это были звуки и запахи, издаваемые живыми существами, причем; какой-то врожденный инстинкт подсказал крысе, что эти живые существа беззащитны. Она раздвинула челюсти, обнажив длинные острые зубы, с которых капала слюна, и вошла в туннель.
Ее тело с сильными задними лапами и горбатой спиной свободно двигалось в этом пространстве. За ней последовала другая крыса, потом еще одна... Розовый длинный хвост последней крысы, по-змеиному извиваясь, прополз по пыльному полу подвала и исчез в темном проходе.
Наверху Кэсси заливалась неистовым лаем и в каком-то безумном припадке изо всех сил билась в дверь, которая содрогалась и трещала от ее ударов. Климптон уже не сомневался, что собака взбесилась и что ей наверняка удастся выбить дверь. Он думал только об одном: как сделать так, чтобы бешеная собака не попала в их убежище. В таких условиях даже подумать страшно о последствиях укуса бешеной собаки. Черт побери, что же делать? Как успокоить ее, как остановить это безумие? Разве им мало того кошмара, который они уже пережили? Зачем он вообще вышел из убежища?!
Дикие крики раздались снизу. Это кричали Сиан и Кевин! Он резко повернулся, и луч фонаря скользнул вниз. От ужаса Климптон чуть не рухнул вниз. Если бы это произошло, он свалился бы прямо на них. Потому что весь подвал был забит толстыми, покрытыми шерстью телами, будто устлан сплошным живым черным ковром.
Они извивались, перепрыгивали друг через друга, принюхивались, двигали длинными острыми носами из стороны в сторону. Их желтые глаза сверкали в темноте множеством алчных огней. Чудовищная, зловещая масса копошащихся крыс. Таких огромных, каких он никогда в жизни не видел и даже представить себе не мог. Настоящие чудовища!
– Не-е-ет! – закричал он в отчаянии, услышав душераздирающие крики жены и сына.
Перегнувшись через перила, он увидел, как крысы одна за другой исчезают в туннеле, ведущем в убежище.
Климптон бросился вниз, перепрыгивая через ступени, и оказался в самой гуще копошащейся крысиной массы. Спотыкаясь, падая на колени, он размахивал фонарем, пробираясь к входу в убежище. Свет фонаря отпугивал крыс: они разбегались в стороны. Стараясь устоять, он бил их ногами, кричал на них, кидал в них старые вещи, которые попадались под руку. Не обращая внимание на острые зубы, впившиеся в икры ног, он дотянулся до матраца, закрывавшего вход в убежище, и изо всех сил потянул его на себя. Дверь широко распахнулась, и он тут же понял бессмысленность своих усилий.
То, что он увидел в свете фонаря, было диким, безумным, невыносимым кошмаром: черная куча дерущихся крыс, вырывающих друг у друга куски чего-то бело-красно-розового... Он понял – это все, что осталось от его семьи. По полу растекалась красная лужа. Это была их кровь.
Что-то навалилось на него сзади, но он не чувствовал острых как бритва зубов, вонзившихся в его тело, рвущих на куски его плоть. Он не чувствовал, как жадные челюсти пьют его кровь. Ничего этого он не чувствовал. В нем только билась последним всплеском жизни боль его сына, жены, матери. Потеряв сознание, он упал в это жидкое липкое месиво, чтобы навсегда остаться с ними.
А дверь под лестницей все еще содрогалась от ударов Кэсси. Удары становились все чаще и сильнее, словно подстегиваемые визгом, криком и воплями, доносившимися снизу. Когда эти звуки смолкли и снизу лишь раздавалось жадное чавканье челюстей и хруст, собака затихла, и можно было уловить ее еле слышное жалобное повизгивание.
 
Глава 8
– Как он себя чувствует? – спросила Кэт, как только доктор Рейнольдс появилась в дверях лазарета.
Клер был погружена в свои мысли и, казалось, не сразу поняла обращенный к ней вопрос. Она выглядела очень усталой и озабоченной. Тем не менее, прислонившись к двери и привычным жестом засунув руки в карманы халата, она слабо улыбнулась.