Дойти до горизонта

подкравшись сзади, нападет, нанесет смертельный удар между лопатками. Я даже несколько раз оглянулся. Но, конечно, ничего не увидел. Все это было только воображение, хотя нет, не только. Была еще атмосфера кладбищенского покоя. Не слышно птиц, не видно животных, даже не летали вездесущие комары-мухи. Ни жучка, ни паучка! Ничего шевелящегося, передвигающегося. Один живой организм на десятки квадратных километров — мой организм, лишний, раздражающий движениями и производимым шумом. Я чувствовал, что выпадаю из здешней покойной атмосферы. Все, что я вижу вокруг, стремится низвести меня до своего неживого уровня. Не нужен я живым, не принято это здесь…
Я пробовал говорить сам с собой, но голос казался неестественным, он только подчеркивал мое одиночество. Хотелось повернуться и бежать к морю, к плоту.
Уже в двух километрах от берега стало жарко. В четырех — невыносимо жарко. Раскаленный воздух волнами поднимался от почвы. Одежда, которую я намочил перед уходом, давно высохла. В этом месте существовал какой-то свой, особенный микроклимат. Даже ветер, дующий в спину, был горячим, в нем не чувствовалось ни прохлады, ни запахов моря, только сухой, иссушающий жар.
Выдерживать направление приходилось исключительно по компасу и собственной тени. Как только я спустился вниз, гряду холмов стало не видно. Она погрузилась в серую муть, похожую на туман, но туманом это быть не могло. Здесь, в воздухе, я уверен, не осталось и одного процента влаги — нечему было конденсироваться. Утомленный жарой и пройденными километрами, я не гадал без толку, тащился дальше. Дойду — разберусь.
Скоро усилился ветер, зашевелил песок, погнал его над землей. Это напоминало низовую метель, когда поземка гудит, вьется у ног, не дотягиваясь даже до груди.
Та дорога была ни на что не похожа — фантастическая и страшная. Не видно, что впереди, что сзади, только над головой ясное, безоблачное небо, упирающееся прямо в космос. Злобный шепот перекатывающегося ракушечника под ногами и еще жара, горячими пальцами вцепившаяся в глазницы, губы, ноздри, отчего нежная кожа стала трескаться и кровить. В одном месте я наткнулся на гигантский скелет рыбы. Голова ее была не меньше моей. Хребет тянулся метра полтора и уходил в глубь песка, на сколько — можно было только догадываться. В кости звонко бился песок. Еще дальше я обнаружил высушенный череп животного, нашедшего здесь свой конец. Похоже, долина не выпускала свои жертвы живыми.
Когда в километре от меня возникли, точно выросли из-под земли, барханные цепи, я обрадовался. Это был знакомый пейзаж, привычный глазу. От него даже повеяло чем-то родным. Я бегом стал взбираться на ближайший бархан. Он был метров пятнадцать в высоту. Песок выскакивал из-под моих подошв, скатывался вниз тонкими струями. На месте шагов образовывались полукруглые ямки. Я помогал себе руками. Кое-где полз на четвереньках.
Что мне было заботиться о красоте своих движений, зрителей здесь не было. Я оглянулся в последний раз на долину, погруженную в непроницаемую серость песчаной вьюги, обогнул пышные кусты саксаула, венчающие седловину бархана, и чуть не вскрикнул от неожиданности. Передо мной был цветущий сад! Я мог поклясться в этом. Обилие цвета, растительных форм оглушило меня. Я видел траву, низкую, но зеленую. Она казалась мне мягкой, сочной и, наверное, прохладной на ощупь, как на лесной опушке. Такой травы я в пустыне не видел.
Деревья были высоки и стояли не поодиночке, а целыми группами, кое-где образуя сплошные заросли! Это была волшебная сказка!
Оазис среди мертвых песков! Хотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что это не сон и не мираж.
Не способный двигаться дальше, я сел на бархан, мне нужно было время для того, чтобы прийти в себя, поверить в открывшийся вид. Я был абсолютно уверен — здесь есть пресная вода и, может, даже дикие плоды. Наверняка есть! Если возможна такая сказка, то персики или инжир в ней быть обязаны! Я сидел и блаженно улыбался.
«Теперь все будет хорошо, — подумал я, — мы сможем есть и пить вволю!»
Но воды там не было. Вообще ничего не было. Я ходил между барханами и убеждался, что увидел все же мираж, который создал себе сам. Не существовало травы — рос мелкий, правда, действительно зеленый, колкий кустарник. Были деревья, но лишь тот же саксаул. Не было оазиса — был кусок песчаной пустыни с типичной для этих мест флорой. Просто переход от подавляющего однообразия «долины смерти» к этим саксауловым лесам был столь неожидан и разителен, что я увидел то, чего не существовало в действительности. Когда много часов подряд наблюдаешь беловато-серую поверхность, даже полдюжины оттенков зелени любой человек воспринимает как буйство красок. Я до сих пор помню свое восторженное удивление, близкое к шоку, при виде растительности, в сравнении с которой любая роща средней полосы — сад Семирамиды. Кто сомневается, что верблюжью колючку можно спутать с кустом роз, пусть попробует дней десять посидеть в наглухо затемненной комнате. После этого, я уверен, и настольная лампа покажется ему солнцем.
Я пробирался среди барханов, оттягивая момент, когда надо будет возвращаться назад. Ничего нового я не увидел. Барханная цепь тянулась неширокой полосой, направленной с востока на запад. Собственно, это и был остров, а все остальное лишь мель, местами обжитая пустынной растительностью. За обрывающимся саксауловым лесом вновь был знакомый донный ракушечник, уходящий за горизонт.
Я стал подозревать, что мы совершили еще одну ошибку, не начав перетаскиваться через остров в том месте, где я увидел море. Барханы в обе стороны уходили за пределы видимости, но теперь сокрушаться было поздно.
Солнце упало за дюны. Надо было спешить. Повторять свой путь в обратном направлении не хотелось. Страшно было думать о зловещей долине, погружающейся в темноту. Я выбрал более длинный и совсем неизвестный, но зато выводящий к морю путь. По барханам я выйду к берегу и по мелководью приду в лагерь. Я спешил, как слаломист, поочередно огибая кусты и деревья то с правой, то с левой стороны, чтобы не сбиться с курса. Я смотрел только под ноги, боясь оступиться или потревожить змею, которых здесь наверняка было великое множество. Поэтому, когда рядом захрустели кусты, я инстинктивно отпрыгнул назад.
В десяти шагах от меня стояла лошадь. Обыкновенная, на каких вывозят на огороды навоз. Сегодня определенно был день сюрпризов. Лошадь косила на меня крупным глазом, настороженно замерев повернутой набок головой. Откуда она здесь?
Я уже боялся делать благополучные выводы — все равно не сбудутся Но ведь что-то эта лошадь должна была есть, не может же она жевать колючки, твердые, как дюпель. И на дикую не похожа, не убегает от меня, даже отвернулась, успокоилась, щиплет себе травку… «Какую травку?! — обалдел я от собственной мысли. — Здесь нет травы!»
Лошадь, видимо, не зная, что здешние растения несъедобны, методично жевала что-то очень похожее на верблюжью колючку. С ума сойти! Я подошел ближе. Лошадь вновь подняла голову, уставилась на меня, не переставая совершать жевательные движения. Я был ей безынтересен. «Какая-то она странная», — отметил я. Во-первых, низенькая, почти как пони, широкомордая, шерсть непонятная — весь облик пустынный, не лошадь, не ишак, гибрид какой-то. «Может, кулан?» — подумал я и тут же утвердился в своем предположении. Именно кулан! Но ведь на Барсаке работники заповедника утверждали, что их остались в Средней Азии единицы — все на учете. И человека они близко не подпускают, а этот рядом, в нескольких шагах. Что за ерунда? Может, он одомашнен?
Кулан сделал шаг в мою сторону. Перестал перемалывать челюстями колючку. Что-то ему понравилось то ли во мне самом, то ли в цвете моей одежды. Я поспешно ретировался на ближайший бархан. Близкое знакомство с такой лошадкой не предвещало ничего хорошего. Наши весовые категории явно не совпадали. Кулан остановился, видно обидевшись, что я его игнорирую. Представитель «Красной книги», с которым столь уважительно обходятся ученые, мог рассчитывать и на большее внимание. Он, наверное, не видел еще человека, догадался я. Ни одного за всю жизнь! Он просто не знает, что нас нужно бояться. Вот это номер! Напоролись на естественный заповедник. На необитаемый остров. Не для красного словца — на остров, по которому еще не ступала нога человека! Здесь, на этом месте, еще никто не стоял. Я взглянул на свои разваливающиеся кеды, зашнурованные синей проволокой.