Семейная жизнь весом в 158 фунтов
Несколькими неделями раньше на большом банкете я почувствовал, что Северина злило повышенное внимание к нему Утч и то внимание, которое мы с Эдит оказывали друг к другу, хотя всегда держались скромнее, чем они. Утч, немного пьяненькая, повисла на Северине, прося потанцевать с ней, и ему стало неловко. Позже, этой ночью, когда он вернулся домой и разбудил нас с Эдит, он сказал мне вслед: «Позаботься о своей жене». Меня взбесил его начальственный тон, и я вышел, не произнеся ни слова. Может быть, он имел в виду, что я не должен позволять ей пить так много, а может, она пожаловалась ему на невнимание к ней. Но когда я выложил это Утч, она покачала головой и сказала: «Понятия не имею, о чем он говорил».
Теперь я подумал, не предупреждал ли он меня о глубине чувств Утч к нему? Поистине, его тщеславие не имеет пределов!
Поздно ночью я перенес Утч на кровать и уложил ее прямо в одежде. Я знал, что разбужу ее, если начну раздевать. Я позвонил Эдит. Это случалось редко, и у нас был условный сигнал: я набирал номер, после первого гудка вешал трубку, немного выжидал и потом снова набирал. Если она не спала и слышала первый звонок, то тут же брала трубку. Если гудок в трубке раздавался дважды, – значит, она либо спит, либо не может разговаривать, и я вешал трубку. Северин от этого никогда не просыпался.
На сей раз она ответила:
– В чем дело?
В голосе слышалось раздражение.
– Я просто думал о тебе.
– Знаешь, я устала, – сказала она. – Они что, ссорились там?
– Я очень беспокоюсь, – признался я.
– Потом поговорим, – сказала Эдит.
– Он не спит?
– Спит. А в чем дело?
– Если он хочет все прекратить, – сказал я, – почему же он этого не делает?
Ответа не последовало.
– Эдит? – сказал я.
– Да? – сказала она, но было ясно, что на мой вопрос не собирается отвечать.
– Он хочет прекратить? – спросил я. – Если да, а ведет он себя, ей-богу именно так, то в чем же дело?
– Я ему уже предлагала, – сказала она.
Я знал, что она говорит правду, но каждый раз мне было больно слышать это.
– Но он не принял твоего предложения, – сказал я.
– Нет.
– Почему?
– Должно быть, ему все нравится, – сказала она, но, даже не видя ее лица, я понял, что она лжет.
– Странные вещи ему нравятся, – сказал я.
– Он считает, что я использую силовые приемы, – сказала она.
– Что?
– Он считает, что обязан мне.
– Ты никогда не говорила об этом, – сказал я.
Мне очень не понравились все эти разговоры о силовых приемах и что кто-то кому-то обязан. Это было серьезное упущение – не знать. Я полагал, Эдит рассказывает мне все, что важно знать любовникам.
– Да, не говорила, – призналась она. Судя по ее тону, и не собиралась.
– А тебе не кажется, что хорошо бы мне знать?
– Есть множество вещей, о которых не стоит говорить, – сказала она, – и, думаю, это правильно. Северин уверен, что женам и любовницам надо рассказывать все, но ведь ты так не считаешь, почему же я должна говорить?
– Все важные вещи я рассказываю.
– Правда?
– Эдит…
– Спроси Утч, – сказала Эдит.
– Утч? – переспросил я. – Откуда ей знать?
– Северин все рассказывает, – сказала Эдит.
– Я люблю тебя.
– Не волнуйся, – сказала она. – Что бы ни случилось, все утрясется.
Я хотел услышать вовсе не это. Она, похоже, примирилась с чем-то, а с чем – я не понимал.
– Спокойной ночи, – сказал я. Она повесила трубку.
Я попытался разбудить Утч, но она лежала в постели, как тяжелая, округлая, плотная дыня. Мне даже захотелось укусить ее. Я покрывал ее поцелуями, но она лишь улыбалась в ответ. Силовые приемы? Еще один борцовский термин. Мне не нравилось, когда так говорят о любовных отношениях.
Утром я спросил у Утч, что такого знает Эдит о Северине или он думает, что она знает.
– Если Эдит захочет, – сказала Утч, – она сама тебе расскажет.
– Но ведь тебе что-то известно. Я тоже хочу знать.
– Ну и что? – сказала Утч. – Северин так захотел; если бы ему хотелось, чтобы знал ты, он бы рассказал тебе. А если бы Эдит хотела, она сама бы рассказала.
– Но если бы она не хотела, то и не сказала бы, что я могу обо всем спросить у тебя.
– Нет, это невозможно, – сказала Утч. – Я пообещала Северину, не говорить. Постарайся узнать в интерпретации Эдит.
Она отодвинулась от меня. Я знал эту ее позу – коленки подтянуты, локти спрятаны, волосы скрывают лицо.
– Смотри, – сказала она; я знал, что сейчас произойдет, – мы с тобой живем по твоим правилам. Ведь именно ты сказал: «Если ты с кем-то встречаешься, я ничего не хочу об этом знать. Если я с кем-то встречаюсь, тебе не нужно знать». Так?
– Так, – сказал я, прильнув лицом к ее волосам. – И, кажется, я знаю, что все годы у тебя никого не было, верно? – сказал я.
– Не спрашивай, – сказала она. Она блефовала. Я был в этом уверен. – А я, кажется, знаю: у тебя их было несколько, – добавила она.
– Верно, – сказал я.
– Я не спрашиваю.
– Да, ну а я спрашиваю, Утч.
– Ты меняешь правила, – сказала она. – Я думаю, о таких изменениях ты должен оповещать хоть немного заранее.
Она придвинулась ко мне и положила мою руку себе между ног. (Самое важное правило – бери, когда тебе предлагают.)
Там у нее было уже влажно; она начала тереться об мою руку.
– О ком из нас ты сейчас думаешь? – спросил я ее. Не было ли это жестоко?
Но она сказала:
– Обо всех вас, – и засмеялась. – О двоих, троих, четверых одновременно.
Она быстро взяла в рот, сдавив коленями мои уши. На вкус Утч напоминала мускатный орех, ваниль, авокадо; зубами она действовала очень осторожно. Интересно, только со мной Эдит теряла контроль в такой позе? Неужели Северин и вправду говорил ей: «Вы оба хорошо устроились. У вас идеальный роман, и вы ни в чем не виноваты, а мне и Утч предоставляете возможность лишь развлекать друг друга. Нам не очень-то приятно чувствовать себя лишними, согласна?»
Как он мог говорить так об Утч? Утч, которая вкуснее жареной телятины, вкуснее подливки для жаркого; рот ее достаточно велик, чтобы вместить любые иллюзии.
Я спросил ее:
– Тебе кажется, что тобой манипулируют? Как раз это, наверное, чувствует и Северин? Но ведь я знаю, что до Северина у тебя не было других любовников, правда?
Она сильнее прижалась ко мне.
– Я никогда не спрашивала тебя про Салли Фротш, – сказала она, – хотя раньше ты никогда так внезапно не менял своего отношения к приходящим няням.
Она говорила отрывисто, поскольку рот ее был занят. Я был поражен ее информированностью.
– А эта Гретхен или как там ее звали? Вольнослушательница по какому-то там предмету?
Я не верил своим ушам.
– А эта бедненькая разведенная миссис Стюарт? Я никогда не думала, что ты так здорово чинишь обогреватели.
Она аккуратно взяла всего меня в рот и не отпускала.
Знала ли она о других? Не то чтобы их было очень много, и уж конечно, все это было несерьезно. Я не мог вспомнить, когда бы подозревал ее в любовной интрижке; никогда ни к кому я не ревновал ее. Но кто может дать гарантии? По крайней мере, я знал, что у Эдит до меня ничего не было. Я хотел освободить рот Утч, чтобы поговорить, но она сжала мои уши еще сильнее. Наверное, этот жест означал: «Лучше спроси Эдит еще раз». Я пытался сопротивляться, но ритм ее движений был слишком интенсивен. А Северин? Конечно, этот моральный абсолютист без промедления потащит Утч на маты.
«Спроси Утч», – сказала Эдит. Я пытался. Когда я кончил, ее рот стал мягким, как чашечка цветка. И хоть я дважды чувствовал, что она на грани, я все же знал, что она еще не кончила.
– Ничего, – прошептала она. – Я свое получу потом.
Интересно, от меня или от него? Я пошел в ванную и выпил три стакана воды.
Когда я вернулся в спальню, она как раз пыталась получить свое. Перевозбудившись, она могла кончить только сама. Эта грань у нее была очень зыбкой, и иногда я мог помочь ей немного, а иногда сохранял нейтралитет. Нельзя слишком вовлекаться в это. Я лег рядом, но не касался ее. Смотрел, как она трогает себя: глаза закрыты, поразительная сосредоточенность. Иногда, если я дотрагивался до нее в такой момент, это было как раз то, что ей требовалось, но подчас могло все испортить. Я понял по ритму, что она уже близка к завершению. Дыхание ее замирало, потом опять становилось чаще; губы привычно округлялись. Иногда какое-нибудь слово могло подтолкнуть ее к финалу, любое слово, тут главное – звук моего голоса. Но когда я посмотрел на ее зажмуренные глаза и напряженное лицо, то понял, что и в самом деле понятия не имею, кого из нас двоих она сейчас видит, да и только ли из нас? Я хотел крикнуть ей в лицо: «Это он или я?» Но знал, что отвлеку ее. И вот она уже кончала, она издавала горловые звуки, становившиеся все ниже, ее диафрагма двигалась, как у рычащего льва. Она замедлила ритм, как будто выпевая по нотам свой стон. Она кончала, и ничто не могло помешать ей; я мог делать все что угодно – кричать, кусаться, даже снова войти в нее. Ничто бы ее не отвлекло. Но я не стал делать ничего такого. Я искал в ее лице разгадку, прислушивался, не назовет ли она имя – или мое, или его, или чье-то еще.