Семейная жизнь весом в 158 фунтов
Но то, что она сказала, было даже не по-английски.
– Noch eins! – крикнула она, извиваясь, ударяя по кровати.
Мне было понятно это; я посетил в Австрии достаточно много баров, чтобы знать это выражение. Его произносишь, когда у тебя кончилось пиво, а ты хочешь еще. «Noch eins!» – кричишь ты, и официант приносит тебе «еще раз».
Утч лежала, расслабившись, одной рукой все еще трогая себя, а другую поднеся к губам. Я знал, что она пробует себя; она говорила, что ей нравится собственный вкус. В этой позе она была похожа на Катрину Марек на рисунке Курта Уинтера.
Нас, авторов исторических романов, часто поражают бессмысленные совпадения, и я подумал: а знаю ли я вообще Утч? Были ли мы, все четверо, достаточно мудры, чтобы постараться узнать друг о друге больше, чем уже знали?
Я лежал рядом со своей женой, которая хотела еще раз. Мне же казалось, что она выглядела вполне удовлетворенной.
7. Битва Карнавала и Поста
Однажды ночью Северин взял Утч в борцовский зал. Во время ужина мы все заметили, что он не был таким угрюмым, таким язвительным, как обычно, не так усердно пытался заставить нас чувствовать вину за его молчаливые страдания. Подавая Утч пальто, он подмигнул Эдит. Я заметил, что это удивило ее. Она привыкла к мученическому виду этого сукиного сына, как будто говорившего: «Вот, иду выполнять свои обязанности». Он давал понять, что секс с Утч – это всего лишь еще одна его супружеская обязанность, выполняя которую, он как бы делал нам всем одолжение.
Но в тот вечер он постоянно дотрагивался до Утч и что-то тихо говорил ей по-немецки. Мы оба, и я, и Эдит, поражались его предупредительности. Я заметил, что Эдит приглядывалась к нему внимательнее, чем обычно. Может, он хотел пробудить в ней ревность? Она не раз говорила ему, что не из самых ревнивых. «Конечно, не из самых, – сказал он. – Все отлично устроились. Ты нашла себе любовника по вкусу, а я должен проводить время с этим несчастным коровообразным созданием, к которому и ревновать-то не стоит». Но Утч вовсе не была «несчастным коровообразным созданием»! Этот сноб, эта свинья, этот высокомерный ебарь! Я видел мою спальню после его уходов; там мало что говорило о снисходительности.
Но в этот вечер – ради разнообразия – он был сердечен, игрив, комично разыгрывая из себя сластолюбца. Он игриво пожелал Эдит доброй ночи и, помогая Утч надеть пальто, ухватил ее за грудь.
– По-моему, это новая увертка, – сказал я Эдит после их ухода.
Она проследила, как свет фар скользнул по стенам, но ничего не сказала.
– Видишь, что происходит? – настаивал я. – Он пытается вызвать в тебе ревность. Возбудить в тебе те же чувства, что испытывает сам.
Она покачала головой.
– Он ведет себя неестественно, – сказала она. – Он перестал быть самим собой с тех пор, как все это началось.
Я попытался разубедить ее:
– Мне кажется, он постепенно привыкает. Сейчас он позволит себе расслабиться с Утч.
Эдит закрыла глаза; она мне не верила, но и не возражала.
– Так или иначе, это все же лучше, чем когда он ходит и стонет, – сказал я, – ожидая, чтобы мы спросили: «В чем дело?», а он тогда бы ответил: «Ни в чем».
Видно, мне не удалось убедить Эдит.
Мы приняли наш любовный душ и отправились в постель, но она никак не могла успокоиться. Она хотела позвонить ко мне домой и спросить Северина о чем-то, но о чем – мне не говорила. Я возражал. Мы можем позвонить в самый неподходящий момент, и он подумает, что все это сделано умышленно.
– Ерунда, – сказала Эдит; она сердилась на меня.
Северин приехал позже обычного. Я вышел пописать, а вернувшись, обнаружил, что он уже занял мое место. Он ухмылялся, лежа рядом с Эдит прямо в одежде. У меня создалось впечатление, что он ждал за дверью, пока я встану, ради этой шутки. Он разделся под одеялом, сбив всю постель, разбудив Эдит. Она всполошенно вскочила, уставилась на нас, покачала головой, и опять завернулась в одеяло.
– Я вижу, ты в хорошем настроении, – сказал я. Мне было неудобно одеваться при нем, и это его явно забавляло.
– Прихвати с собой пепельницу с окурками, когда пойдешь, о’кей? – попросил он.
Я решил играть по его правилам в этот раз и сказал:
– Кстати, я хотел поговорить с тобой по поводу яблочных огрызков. Право, я не против крошек в постели, но огрызки и сырные корки – это уж слишком.
Он засмеялся.
– Что ж, сегодня ты не найдешь ничего такого, – сказал он. – Мы были донельзя аккуратны.
Его зубы поблескивали в темноте. Мне очень хотелось поцеловать Эдит на прощанье. Спала ли она? Может, рассердилась? Я задул свечку на комоде.
– А-ах! – издала звук Эдит, как будто он внезапно дотронулся до нее.
– Спокойной ночи, Эдит, – сказал я в темноте. Когда я проходил мимо постели, он протянул руку и схватил мое запястье. Я испугался; было не больно, но я знал, что он может продержать так целые сутки. Наверно, это просто теплое пожелание спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Северин, – сказал я. Он засмеялся и отпустил меня.
В машине я продрог. На какую-то секунду отчетливо и ясно я представил себе, как вернувшись домой, вижу мертвую Утч на нашей кровати. Ноги и руки вывернуты и связаны в какой-то затейливый узел. Все остальное в доме «донельзя аккуратно».
Я плечом распахнул дверь – Утч, одетая, сидела за кухонным столом с чашкой чая и доедала солидный завтрак. Уже почти рассвело. Когда я вошел, она улыбнулась; вид у нее был счастливый и сонный.
– В чем дело? – спросила она. – Что случилось?
– Я думал, не случилось ли что-нибудь с тобой. Она засмеялась.
«Они явно весело провели ночь», – подумал я.
– Чем занимались? – спросил я, больше всего удивившись тому, что она одета. Заглянув в дверь спальни, я увидел, что кровать аккуратно застелена, такая же гладенькая, как днем, подушки взбиты.
– Мы были в борцовском зале, – сказала Утч. Она рассмеялась и покраснела. Потом рассказала мне все.
Северин припарковал машину позади нового спорткомплекса и помигал фарами. Когда из служебного входа вышел сторож, Северин сказал:
– Это я, Харви. Буду ночевать сегодня наверху.
– О’кей, шеф, – сказал сторож
Утч поняла, что Северин проделывал это уже не в первый раз.
Ровно в полночь они прошли по темным коридорам. Он знал каждый поворот. Они разделись и оставили одежду в раздевалке. Утч немного замерзла. Они надели чистые борцовские халаты, малиново-белые, с капюшонами. По угрожающего вида туннелю они прошли как средневековые рыцари, свершающие какое-то действо. Он поцеловал ее; под халатом почувствовал ее тело.
В этой кромешной тьме Северин ни разу даже не задел за стену. Утч казалось, что рука его тянется к двери как раз в тот момент, когда они подходят к ней. Лунный свет мягко освещал гаревую дорожку старой клетки, а тени на куполе казались резными листьями плюща. Старый деревянный трек скрипел, когда они шли по нему. Растревоженные голуби хлопотали на карнизах, как старушки. Где-то зазвенела старая перекладина для прыжков в высоту. Утч похолодела, но он продолжал идти ровно, в заданном ритме. И ночью здесь все было хорошо знакомо Северину.
В борцовском зале маты в зыбком лунном свете были похожи на кровавого цвета озеро. Утч сказала, что ей это нравится, но немного пугает. Он снял с нее халат; маты были такие же теплые, как ее кожа. Они «катались по всему залу», сказала она; она попробовала разные позы йоги; он показал ей некоторые упражнения на растяжку. Обогреватели непрерывно гнали теплый воздух, и скоро оба вспотели. Утч говорила, что она никогда не чувствовала себя такой гибкой. Потом Северин вошел в таинственно белеющий круг на центральном мате, пальцы его ног уперлись прямо в светлую линию. Он ждал ее: он был серьезен. Утч сказала, что ощутила некоторое беспокойство, хотя, конечно, доверяла ему. Она стояла на противоположной стороне круга и глубоко дышала. Она наклонила голову и вытянула шею. Его руки безостановочно двигались на фоне облитых лунным светом бедер. Она разминала пальцы так, как обычно делал Тирон Уильямс перед поединком.